Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини

Итак, Просперо отпустил их, пожалев тех турок, которые встретятся им на пути, и полагая, что их боевой дух окажет ценную помощь Джаннеттино.

Последовавшие затем осложнения произошли из-за того, что солдаты Джаннеттино, ведя себя как завоеватели в оставленном врагом городе и имея, по их мнению, право на грабежи, накинулись на неохраняемые богатства, брошенные на милость победителя, и забыли про свою главную цель.

Джаннеттино не видел причин сдерживать их. Он считал, что чем дольше адмиральские пушки станут обстреливать крепость, тем больше будут подавлены ее защитники и тем скорее капитулируют перед сухопутными войсками. Командующий с более проницательным мышлением или с большим опытом мог бы предвидеть последствия этих преждевременных плодов победы, даже без той сумятицы, которую внесли освобожденные рабы, искавшие оружие. Ведь они позабыли о своих первоначальных намерениях, как только присоединились к грабящим солдатам, и тут же заразились мародерством. Возвышенные помыслы о подлинной справедливости тотчас же уступили место низменным мыслям о том, что для возмещения своих страданий лучше лишить неверных собак их богатств, чем жизней. За годы мучений они узнали, какие несметные сокровища накоплены в городе, и взяли на себя роль проводников, наводчиков мародеров. Вскоре отряд Джаннеттино распался на группы мародеров, рыскающих по городу и проникающих даже за его пределы, на окраины, где жили самые состоятельные горожане. Если в мусульманских домах не было вина, то было золото и драгоценности, шелк и женщины, возбуждавшие варварские инстинкты солдат, похоть которых только усиливалась при виде паранджи.

Джаннеттино оставался на базарной площади, откуда и начался грабеж. Он стоял среди разоренных торговых рядов с полусотней приспешников, которые уже до предела нагрузились трофеями и пресыщенно взирали на фрукты и теперь уже тошнотворные турецкие сладости, в изобилии лежавшие перед ними.

Тем временем Просперо погрузил восемь сотен спасенных христиан на шесть галер, стоявших у мола. Потом в длинной лодке отплыл с одного из судов на «Грифон» для доклада адмиралу.

Дон Алваро де Карбахал был на борту флагманского корабля, и, когда Просперо поднялся на корму, ему стало ясно, что он застал тут перебранку.

Когда падающие ядра убили или покалечили с десяток человек, «Грифон» отошел подальше от берега на безопасное расстояние. Оказавшись на борту, Просперо увидел, что весельные рабы рубили спутанные канаты, стараясь убрать сломанную мачту, которая причиняла массу неудобств.

Дориа с непокрытой головой, но в блестящей кирасе стоял у перил. За его спиной маячил дон Алваро. Адмирал нахмурился при виде Просперо.

– Что привело вас сюда, синьор? Вам же приказано быть на берегу.

С необычной для него вспыльчивостью Дориа добавил:

– Разве кто-нибудь из вас оспаривает мой авторитет? Прежде чем все закончится, я хочу, чтобы каждый уяснил себе, кто же командует этой экспедицией.

Дориа редко выходил из себя, и Просперо сразу же предположил, что сорвался он из-за дона Алваро, а прежде его изрядно обеспокоили обрушившиеся на судно ядра. Просперо улыбнулся этому взрыву гнева.

– Я прибыл сюда для доклада, синьор. Мне посчастливилось освободить почти тысячу христианских невольников, которых я обнаружил в форте.

Он рассказал и о том, как ими распорядился, чтобы адмирал уяснил его намерения.

Этого было достаточно, чтобы тот устыдился своей насмешки, которой встретил прибывшего с такими отличными новостями. В пышных выражениях адмирал похвалил Просперо за такое достижение и, торжествуя, повернулся к Карбахалу.

– Вы слышали, дон Алваро? Тысяча наших христианских собратьев, освобожденных из рабства неверных! Вы по-прежнему будете утверждать, что я напрасно трачу здесь порох?

Рев канонады заглушил ответ дона Алваро. Волны белого дыма покатились по берегу перед галерами и за крепостью. И снова пушки дали залп. Но из крепости теперь не отвечали. Заметив это, адмирал принялся гадать, то ли турки сломлены, то ли хитростью подманивают их поближе.

Он попросил Просперо остаться и подождать его решения. Трубы заиграли сигнал к прекращению огня. В этот душный день дым медленно и вяло клубился и таял в воздухе. Наконец передние галеры, едва видимые за его завесой, вновь обрели четкость очертаний. Одна из них, полузатопленная, тащилась за соседним судном и пересаживала на него спасшуюся команду. Внезапный ветер с востока унес последние клочья дыма, и воздух стал таким же прозрачным, как до начала обстрела. Крепость, массивная, мрачная и молчаливая, почти не пострадала. С восточной стороны залива, где располагался мол, на огромной скорости шел дозорный корабль. Как только он подошел к «Грифону», матрос с него прыгнул на выставленные горизонтально весла и по ним взобрался на палубу. Испанский сержант шумно потребовал, чтобы его провели к адмиралу, и, представ перед ним, задыхаясь, рассказал ужасную историю.

Аликот Караманлы не был ни глупцом, ни трусом. Из крепости он невозмутимо и бдительно следил за тем, что происходит в городе, и ему показалось, что можно воспользоваться мародерским угаром, в котором пребывали солдаты. К янычарам и вооруженным им горожанам он добавил еще пятьсот воинов. И со всем этим войском отправился окружать грабителей. Сержант поведал о такой резне, что адмирал побледнел. С западной оконечности залива, ниже крепости, со стороны беспорядочно разбросанных небольших домов у ее подножия, с кличем вырвалась толпа солдат, готовых тут же броситься в сражение. С кормы «Грифона» были видны заостренные морионы[27]императорских солдат и сверкающие на солнце остроконечные украшения на тюрбанах. Императорское войско, сохраняя порядок, отступало под натиском свирепого противника, и ему уже грозила опасность быть сброшенным в море.

Пока с судна ошалело наблюдали это начало полного разгрома, одна из галер, снявшись с якоря, полным ходом направилась к берегу. Это была «Лигурия» Ломеллино. Не обращая внимания на возможный обстрел из крепости, она спешила на помощь отступающим генуэзцам. Рядом со скалами, которые окаймляли бухту, была глубокая вода, куда он и привел свою галеру. Ее реи и салинг были облеплены арбалетчиками.

Генуэзцы Джаннеттино, сохраняя строй, достигли этих скал, а арбалетчики Ломеллино выпустили град стрел по орде мусульманских преследователей, чем привели их в замешательство и перехватили инициативу. Воспользовавшись этой передышкой, генуэзцы и испанцы толпой взбирались на борт, используя массивные весла как сходни. Общее их число составляло что-то около трех или четырех сотен, которые Джаннеттино удалось сплотить в единый отряд.

Галеру буквально осыпал дождь турецких стрел, выпускаемых визжащими и разгневанными неожиданным препятствием врагами. И когда Ломеллино уже был готов разрядить пушки в воющую мусульманскую свору, Джаннеттино, вспотевший и тяжело дышащий под броней, покрытый ранами и пылающий неистовым гневом, с проклятиями приказал ему без промедления двигаться к флагманскому кораблю. Дрожа от гнева и страха, он предстал перед своим дядюшкой.