Тайны Истон-Холла - Д. Дж. Тейлор

ПОЕЗДКА МИСТЕРА ТЕККЕРЕЯ

Норуич — Хинем — Уоттон

…Изнутри, за вычетом орнаментальных излишеств, привнесенных архитекторами эпохи рококо, собор выглядит в высшей степени благородно. Яркие, ласковые лучи солнца, проникающие через окна, золотят это величественное сооружение нежнейшим светом. Превосходный витраж не слишком бросается в глаза. Орган звучит низко и торжественно. Шесть посетительниц, каждая со справочником в руках и в сопровождении особы мужского пола, расхаживали взад-вперед по нефу вместе с церковным служащим, у которого глаза так и горели, а красноречие было таково, что, признаюсь, мне сделалось стыдно за невежество в вопросах духовной истории. И я, стараясь не привлекать к себе внимания, поспешно отошел к воротам, ведущим в школу при соборе. Здесь под присмотром добродушного на вид молодого учителя в форме, явно завидовавшего беспечному веселью своих подопечных (а я-то уж точно), с полсотни юных джентльменов в тесных черных куртках и брюках играли в пятнашки, или бросали палками в мишень, или поедали миндальную карамель, купленную прямо с полноса у уличной продавщицы.

В полдень, миновав большой дом — резиденцию мистера Герни, и славную деревушку под названием Колни, мы выехали из города через западные ворота и очутились на каменистой норфолкской дороге. На мой вкус, это очаровательная сельская местность, где река вьется через заливные луга и тальник, а здесь и там виднеются аккуратные церквушки посреди удивительно зеленых рощ и пастбищ. Странно только, что места эти выглядят совершенно пустынными и брошенными. Куда уж все делись, если только не на заработках, урожай убирают, понятия не имею. Так или иначе, мне не встретилась ни единая душа, разве что мальчишка, игравший на дороге близ Уимондема. Он спросил: «Ваша честь, не желаете ли посмотреть на большую свинью?» «Титмаш,[23]— сказал я себе, следуя за ним по лабиринту жалких огородов и небольших участков грубо вспаханной земли, — право, тебе следовало бы предаваться земледельческим радостям деревни и стать-таки фермером». Однако вынужден признать, животное, которое самодовольно разглядывало меня из своего хлева, показалось мне довольно-таки несимпатичным. И все же приятно было послушать, как этот сорванец хвастает тридцатью шиллингами, которые его мать уж точно получит за эту тушу, а он в день забоя полакомится жареной свининой. Должен признать, мне не было жаль двух пенсов, которые составили плату за этот обзор.

…За Хингемом — аккуратным городком, где у кромки леса блестит красивое озерцо, — пейзаж становится угрюмым и невыразительным. Мимо, скрипя колесами, прополз экипаж с полудюжиной стариков и старух, жалкий скарб которых, валявшийся у ног, не позволял даже пошевелиться. Нищие, сказал мой друг, хорошо знающий эти края, в уоттонский работный дом едут. Затем проследовала подвода пивовара, влекомая двумя могучими ломовыми лошадьми, и я подумал о конце этого путешествия: хозяин пивной, стоящий в белом фартуке у входа, бочки, скатывающиеся в холодный, тускло освещенный погреб, симпатичная официантка, подносящая вознице большую кружку. Ничего подобного, увы, стариков нищих не ожидает. Приближаясь к Уоттону, мы миновали большой дом, полускрытый деревьями и обнесенный высокой каменной стеной. Как выяснилось, это убежище прославленного натуралиста мистера Дикси. Прямо у ворот виднелся крепкий охотничий домик, рядом с которым на смородиновых кустах сушились белые парусиновые брюки и чулки, но других признаков жизни видно не было. Сами ворота были заперты на висячий замок, и у меня возникло впечатление, что мистер Дикси, при всей своей страсти к бабочкам, посетителей не жалует.

В общем, было в этой части Норфолка что-то угрюмое: высокие деревья, затеняющие дорогу, внушающий содрогание старинный полуразрушенный дом, в котором могло бы происходить действие какого-нибудь из романов миссис Анны Радклифф, унылая равнина, расстилающаяся на мили вперед… Поднялся ветер, и растущий поблизости тростник отозвался на редкость печальным вздохом. Заметив в огибающей дом мистера Дикси стене небольшой пролом — камень раскрошился, — я не смог противостоять соблазну заглянуть внутрь, но ничего, кроме своры собак в псарне да женской фигуры, мелькавшей на лужайке перед домом, не увидел…

И вот наконец Уоттон, огромная старая рыночная площадь, где конюхи присматривают за своими привязанными к изгороди животинами, и «Джордж-Инн» с ее свежими простынями, пухленькой, как нигде, горничной и величественной старой хозяйкой, которой стоит только сказать: «Мадам, моя котлета будет еще вкуснее, если на тарелке не останется отпечатков пальцев посудомойки…»

Вспоминая о годах, предшествовавших моему приезду сюда, я всегда думаю о папе. Право, порой мне кажется, что из всего, что я видела и из всех, с кем была знакома, только папа — это нечто реальное, остальные — всего лишь призраки, стучащие в двери, которые им никогда не откроют.

У папы прекрасные белые руки с розовыми костяшками пальцев и длинными ногтями. Глаза мягкие и большие. Голос медленный и проникновенный. Он наклоняется ко мне, чтобы поцеловать, и прижимается щекой ко лбу.

Я вижу, как он треплет себе волосы и смеется, когда дети опрокидывают его чашку с чаем.

Я вижу, как он размахивает руками при ходьбе. Или поправляет постоянно сползающие с носа очки.

Когда папа писал рассказы, он всегда сопровождал их рисунками на полях рукописи: джентльмены на лошадях, дамы за беседой. Однажды, когда мы сидели за чаем, кто-то постучал в окно — оказалось, это папин знакомый мистер Хэнни. «Вот кто мне нужен!» — воскликнул папа и схватил перо. Так что портрет на обложке папиного «Кромвеля» — это не Кромвель, а мистер Хэнни, стоящий на крыльце нашего дома.

Когда мне исполнился двадцать один год, папа пригласил меня поужинать в Ричмонде. Тьфу, как невкусно, сказал папа, но все равно нам было хорошо вдвоем. Когда стол убрали, мы с папой сели в маленький экипаж и поехали домой вдоль реки, через облака и туман, потом пересекли мост. На улицах в Кенсингтоне толпился народ, и мне было так хорошо.

И все это я помню так, словно вчера случилось, во всех подробностях, будто тех лет, что прошли, вовсе не было. И еще я понимаю, что если бы знать заранее, я бы мечтала, чтобы их и впрямь не было.

«Когда я состарюсь, — говаривал папа, — ты будешь замужем за каким-нибудь важным господином. Вы заживете в роскошном доме с лакеями в напудренных париках, гости будут приезжать в экипажах, и может быть, мне позволят присесть и выпить бокал кларета и посмотреть, как растут мои внуки».

Но теперь папы нет, как и важного господина, дома, гостей в экипажах и лакеев в париках, и кларет весь выпит.

Нынче утром приходит мистер Конолли. Его приводит ко мне дворецкий, остающийся ждать снаружи, пока все не кончится.

Уверена, что с мистером Конолли мы уже встречались. Но из памяти у меня выветрилось так много, что, как ни вороши те старые картинки, его лица не найти. Папа, мистер Хэнни, мистер Смит, папин издатель, приезжавший к нему в кебе, но мистера Конолли не видно. Это седовласый, вежливый, пожилой, тонконогий господин — из тех людей, что мне не нравятся. Он поглаживает мою руку и при разговоре испытующе смотрит мне в глаза.