Сновидения Ехо - Макс Фрай

– Вы очень великодушны, сэр Макс, – сказал Клари Ваджура. – Вместо того чтобы выразить справедливое недовольство моим поведением, объяснили, что оно вам только на пользу. И были настолько убедительны, что я больше не досадую на себя за то, что затеял разговор о Нуфлине Мони Махе. А напротив, рад, что был с вами откровенен.

– Это в любом случае правильно. Глупо было бы увидеть во сне человека, на которого сердились с середины весны, и ничего ему не сказать. Лично я и наяву с такими признаниями стараюсь особо не затягивать. Сказал: «Ах ты гад!», дал в глаз, если надо, и все, вопрос закрыт, можно заняться чем-нибудь более интересным. А более интересного в этом Мире, хвала Магистрам, до фига. Да почти все.

Он посмотрел на меня так, словно впервые увидел. Сказал:

– Удивительный вы все-таки человек. Я уже говорил, что благодарен судьбе за знакомство с вами, и это не просто формула вежливости. Для меня сейчас очень важно получать наглядные доказательства, что в человеческой жизни есть некий высший смысл, зачастую невыговариваемый, но явственно ощутимый, крепчайшая из опор. Раньше таким смыслом для меня был Орден, совершенная структура, созданная для передачи и умножения магической силы. Но этого смысла не стало. Я, наверное, только потому и не умер, разорванный на куски ветрами: не хотел заканчивать жизнь утратившей все руиной среди других таких же руин.

Молчать было невыносимо, поэтому я спросил:

– Вы пошли к безумным ветрам, чтобы они вас убили?

– Да, – кивнул Клари Ваджура. – Только это была не попытка самоубийства, как вы, наверное, решили, а тщательно продуманный план. В свое время я приводил в порядок каталог Тайной части нашей Орденской библиотеки и, пользуясь случаем, довольно бессистемно читал помещенные там редкие фолианты. Среди них есть копия трактата Тейти Макабур Второй Толстой, легендарной чирухтской ведьмы, одной из основательниц государства Куанкурох, ближайшей подруги их первого царя Дрегги Валимы и старшей Ночной Стражницы, иными словами, начальницы пограничных заклинателей ветров. Копия очень древняя, явно одна из первых, к тому же заверена авторской рукой, что почти исключает вероятность искажения текста. Там помимо прочего рассказывалось, что человек, сумевший противостоять ветрам Пустой Земли Йохлимы от рассвета до сумерек, а потом сознательно и добровольно отдавший себя им на растерзание, не умирает обычной смертью, а становится одним из них. Представляете, каков соблазн?

Я только тихо вздохнул – не то от почти благоговейного ужаса перед безумием этой затеи, не то от зависти, что сам ни за что бы не рискнул.

– Я долго готовился к этому походу и грядущему превращению, даже заранее вызнал, что следует предпринять ветру, чтобы вырваться за пределы Пустой Земли Йохлимы и дуть, где сам пожелает, хоть на другом конце Мира. Куанкурохские ученые, можете вообразить, давным-давно нашли ответ на этот вопрос, но от ветров свое открытие тщательно скрывают. А ветры не знают, какую выгоду могло бы им принести перемирие и сотрудничество с людьми. Они по природе своей совсем не дипломаты. Слишком бесхитростны, яростны и неукротимы.

– Охренеть можно, какие дела творятся, – только и вымолвил я.

– Не творятся, хотя могли бы. Ветер, наделенный человеческой волей и вооруженный знаниями, мог бы стать совершенным существом. Было ради чего рисковать! Но как видите, у меня ничего не вышло. Я переоценил свои силы. Не выстоял, сколько требуется. Был нетерпеливым самонадеянным дураком, пошел к ним летом, не захотел дожидаться коротких зимних дней. Когда меня одолели, до заката оставалась всего пара часов. Вот чего бесконечно, безумно жаль, даже сейчас, когда Нуфлин Мони Мах в Харумбе, и мне некого рвать на куски. Не в Нуфлине дело. Иногда мне кажется, что я с самого начала был задуман ветром, родился человеком по какой-то нелепой ошибке, и должен был сам ее исправить. Но не сумел.

Я не стал спрашивать: «И что мне теперь делать с этим вашим признанием? Как после него жить?» И так ясно, что вопрос не по адресу. Просто никто не железный. И никто не способен всю жизнь стоически молчать о самом невыносимом, чтобы не задеть ничьих чувств. А что я со своей располагающей к откровениям крышей не вовремя под руку подвернулся, так кто ж мне виноват. Жил бы в темном грязном подвале, куда гостей не позовешь, горя бы не знал.

Клари Ваджура смотрел на меня с явным сочувствием. Похоже, всех без исключения угуландских колдунов старой школы готовили к тому, что однажды в Ехо появлюсь я и буду думать чертовски интересные мысли. Поэтому все заранее научились их читать. И теперь ни от кого ничего от не скроешь, хоть ты тресни.

С другой стороны, им же хуже.

* * *

Спал я после этого разговора очень условно, то есть ворочался с боку на бок, ненадолго проваливался в темную, тихую пропасть, на дне которой обычно обретают временное забвение смертельно усталые люди, но тут же выбирался оттуда на поверхность, полную зыбких остросюжетных грез. И снова проваливался, в самый неподходящий момент, когда по сюжету сновидения это подозрительно походило на смерть, тут же подскакивал, в панике раскидывая подушки, хорошо хоть не орал во весь голос: «Спасите!» Все равно никакого толку от этих воплей в городе, где считается, будто главный спаситель от ночных кошмаров ты сам.

В общем, к полудню мне эта канитель надоела, и я встал, такой усталый и злой, каким давно уже не был. Впрочем, от усталости отлично помогает бальзам Кахара, а от злости – сам факт, что я жив и в Ехо. И у меня есть все, что у меня есть. Главное – осознать это как можно быстрее, а не через полтора часа после пробуждения, как у меня заведено.

Но я над этим работаю.

Без Истинной магии в тяжелой работе над твердым тупым предметом собой, разумеется, не обойтись. То есть натурально не представляю, что бы я делал, если бы не научился добывать кофе из Щели между Мирами. Все-таки вкус кофе действует на меня, как смесь кристаллов радости и смирения на обычных безобидных безумцев. Меня-то кристаллами не проймешь, мне подавай привычную жидкую горечь и черноту, из которых я всякий раз невольно строю мост в те далекие времена, когда ничего кроме вкуса кофе у меня толком не было. А теперь есть – вот о чем я вспоминаю, сделав второй по счету глоток, и сразу становлюсь самым счастливым балбесом в этом благословенном городе. Ну или ладно, всего лишь одним из самых счастливых, нельзя забывать о том, что в Ехо, кроме меня, есть влюбленные, возвращающиеся со свидания, начинающие маги, буквально только что впервые в жизни одолевшие сороковую ступень, художники, музыканты и безумные математические гении. Например, Базилио, решившая задачу, над которой билась со вчерашнего вечера, наотрез отказавшись от помощи, камры, прогулок, подарков, настольных игр, гостей и прочих безобидных мирских радостей, способных затуманить ум настоящего ученого аскета.

– Это не для поступающих, а уже для студентов! – сказала она, торжествующе размахивая исчерканным формулами обрывком оберточной бумаги, которую использует в особо тяжелых случаях.

Все-таки самопишущие таблички хороши для фиксации более-менее готовых решений, а когда в голове полный хаос, на получившиеся записи страшно смотреть.