Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина

* * *

Катя сегодня долго не могла уснуть. Уже не первый раз ночевала на новом месте — кажется, пора бы и привыкнуть. Но нет. Сегодня вторник — начало операции. В понедельник начинать такое скользкое и сложное дело суеверные оперативники не решились — если бы об этом узнали в той самой конторе, которая наживалась на страхах перед всевозможной мистикой и суевериями, там бы, наверное, посмеялись. Но понедельник есть понедельник — по всем, и не только ментовским, приметам день тяжелый и неприятный.

Она лежала и думала — клюнули на жирную приманку хищники или нет? И если червяка они уже съели, то что будет, когда им подбросят живца?.. Катя, будучи этим живцом, чувствовала себя крайне неуютно даже в таком роскошном пристанище, как квартира Антипенко. Она лежала в кровати, укрывшись до самого подбородка одеялом. Но из кровати нужно периодически вылезать и чувствовать себя каждую минуту незащищенной. Нет, зря она так трусит — всеми силами ей будут обеспечивать полную безопасность. Не бросят же ее в самом деле без прикрытия? Все время кто-то будет следить за каждым ее шагом. Но с другой стороны также будут следить, выжидать — как бы половчее нанести удар, побыстрее проглотить беззащитную наживку… Нет, об этом лучше не думать.

Антипенко уехали, можно было до самого понедельника жить у себя, но она обещала Наталье присматривать за Финей, и, кроме того, нужно было вживаться в образ, который они так старательно лепили почти неделю.

Наташа — совершенно замечательный человек. Как бы она справилась со всем этим, не будь рядом ободряющей, помогающей, наставляющей Натальи? По настоянию хозяйки дома они сразу перешли на «ты», и все стало идти гораздо быстрее — благодаря отсутствию условностей они не только нашли общий язык, но и сдружились, несмотря на возрастной барьер и разное социальное положение. С Натальей просто не существовало никаких барьеров. И сейчас Катя вдруг поняла, что очень хочет, чтобы в это тяжелое время Наталья была рядом. Наталья Антипенко, по сути дела, стала первым ее настоящим другом. У нее никогда раньше не было таких друзей — чтобы хотелось рассказать все, поделиться самым сокровенным. Обычно Катя была для подруг той самой подушкой, в которую можно выплакать что угодно; сама же она все свои горести оставляла в себе. Мама… Маме всего не расскажешь, да и видятся они реже, чем хотелось бы. Какая это, оказывается, огромная радость — когда рядом есть человек, которому можно довериться. Наталья каким-то шестым чувством улавливала Катину тревогу и звонила каждый вечер. Катя докладывала о своих достижениях в качестве хозяйки быстро, скороговоркой — она подозревала, что звонки из Лондона влетают Наталье в копеечку. Впрочем, познания относительно того, что дорого и что дешево в мире, где она пыталась за неделю стать своей, были у нее самые смутные.

Кот, который все время ходил за ней, как собака, завозился рядом под одеялом, теснее прижимаясь к Катиной ноге. Спал он теперь исключительно у нее под боком, презрев свою любимую батарею. Она засунула руку под одеяло. Кот мгновенно перевернулся, довольно заурчал, и Катя слегка почесала его длинными ногтями. Ногти мешали ужасно, но, оказывается, ко всему привыкаешь. К длинным ногтям, к волосам, в которые страшно запустить пальцы — во-первых, не сломать бы эти самые ногти, во-вторых — не повредить прическу, которая при всей видимой небрежности представляла настоящее произведение искусства. И макияж она носила теперь постоянно, снимая «лицо» только на ночь. Вообще, с лицом сделали что-то невообразимое — мало того, что выщипали брови, отбелили и отшелушили кожу — еще и нанесли какой-то контурный татуаж, чтобы подчеркнуть форму губ и бровей и оттенить глаза. Катя вспомнила, как возмущалась Наталья, когда она сказала, что для лица использует детский крем.

— Дурочка, у тебя от природы кожа хорошая, а ты, вместо того чтобы беречь то, что даром досталось, портишь ее всякой дрянью. Ты бы еще вазелином мазалась!

Теперь все строго по инструкции — тоник, молочко, дневной крем, ночной, крем для век, крем под глаза. Господи, как все, оказывается, сложно! Конечно, эта женщина детский крем может только презирать. Катя вздохнула. Еще чуть-чуть — и преображение будет полным. Остался только сущий пустяк — чтобы в это поверили те, кто начнет охоту за ней. За Екатериной Соболевой. Да, теперь она — Екатерина Соболева, капризная богатая дамочка, дрянь, каких поискать. Убила собственную мать, чтобы заполучить деньги своего мужа. И тратит эти самые неправедно доставшиеся деньги направо и налево. У нее дорогая машина — «Порше 911 Каррера», красное сверкающее чудо, увидев которое невозмутимый Приходченко чуть не упал в обморок. Он почему-то совершенно уверен, что Катя на ней куда-нибудь въедет. Катя и сама этого боится до смерти, боится даже больше, чем быть «тем живцом, на которого они их поймают». Вчера, дрожа как осиновый лист, она проехала в ней по городу. Никогда она так сильно не боялась, даже на госэкзаменах. Но все-таки взяла себя в руки, ехала даже лучше, чем ожидал Приходченко. Зря, что ли, Наталья столько времени и сил убила на нее? Просто Катя вдруг почувствовала, что она — никакая не Скрипковская, а Екатерина Соболева, что эта машина — так, пустяк. Причуда богатой женщины, то есть ее, Кати. Если она захочет, еще десяток таких машин купит.

Приходченко о своих психологических экзерсисах она говорить не стала, иначе он решил бы, что у нее совсем крыша съехала. Как там у Станиславского? «Не верю»? Очень плохо, если, глядя на нее, кто-нибудь скажет так же. С утра ей нужно в «Париж» — она там хозяйка, и дел, как у всякой хозяйки, у нее невпроворот. Хорошо, что этот «Париж» только открылся — настоящую владелицу знала только управляющая Инна Евгеньевна. С ней Наталья и Банников поговорили сами, без посторонних. Инна нанимала персонал, ставила на ноги хозяйство в каждом приобретении семьи Антипенко и своей высокооплачиваемой работой очень дорожила. Впрочем, торчать там целыми днями ее никто не просил — достаточно просто наезжать. Даст Бог, под опытным руководством Инны Катя за месяц отсутствия хозяйки не наломает никаких дров. А может быть, все закончится гораздо раньше и она вернется к своему привычному образу жизни, к своей настоящей работе. Она вздохнула. То, что она здесь и сейчас, — и есть ее работа. И ее необходимо сделать хорошо. Иначе не стоило и начинать.

* * *

— Кабанников, ты не спишь?

— Ты же крутишься, как кобель в лодке, и раскладушкой скрипишь. Может, я тебя в кухню выгоню? Сколько можно по чужим раскладушкам спать? Иди, Игореша, к себе домой.

— Бесчеловечный ты все-таки до крайности, Предбанников. Лучшего друга ночью из дому гонишь. Жену тоже извести собрался. Нехороший ты человек.

— Зато ты у нас очень добрый. Никому отказать не можешь! Девушкам головы морочишь, а потом по всему городу прячешься.

— Ну достала она меня, пойми! Сегодня к дому подхожу, а она уже там. Еле ноги унес. На этой неделе только два дня дома ночевал. И то дергался — окна зашторил, свет включить боялся.

— Вот это любовь! — с чувством сказал Банников. — Может, и правда женился бы ты на ней? И где ты только таких берешь?

— У следачки она сидела, а я зашел как раз, — со вздохом признался Лысенко, и раскладушка тоже вздохнула. — Черт меня принес, не иначе. Она и говорит: «Проводите меня, товарищ капитан, я одна по темноте ходить боюсь». Да ни хрена она вообще не боится! Караулит меня в темных подворотнях. Я же говорю, маньячка.