Хлебушко-батюшка - Александр Александрович Игошев

промолчал, будто не слышал; крылья его кривоватого носа раздулись; чужим, хриплым голосом он сообщил:

— Ухожу я отсюда.

— Куда? — удивился Егор.

— Сам не знаю. Вчерась Рюхин вызвал меня и говорит: спалишь ты все тут спьяну. — Тяпа поднял голову, поглядел Егору в глаза, усмехнулся: — Я и отвечаю Рюхину: ты как в воду глядел. Давай переводи меня от греха подале. — Усмешка в глазах Тяпы стала жестче. — Он и говорит: перевести-то я тебя переведу, да вот куда? Возчиком семян? Ты уже был. Мешок зерна пропил. Верно, говорю. Сторожем на ферму? Там ты и совсем сопьешься. Телят пасти? Ты их за первым кустом растеряешь. Так ни до чего и не договорились. — Тяпа помолчал. — Ну, прощай. Рюхин вскоростях обещал прибежать. С новым подвозчиком. Говорит, завтра за Лосиной балкой пахать будете. Гоны там — дай бог. Заробите. Вот я и хотел подбросить тебе горючего. Так, значится, не возьмешь? Н-ну-у, н-но! — Тяпа стегнул коня, колеса зашуршали по траве; тележка выскочила на прикатанную колею, — колеса запрыгали, застукотали громче.

Егор поглядел вслед. И сам не понимал, жаль ему Тяпы или он по-прежнему сердит на этого непутевого человека. Тележка тряско подпрыгивала. Простоволосая, похожая сзади на мальчишечью голова Тяпы моталась из стороны в сторону. Да и сам Тяпа, худой, сгорбившийся, походил со спины на мальчишку. Тяпа и мальчишкой был нескладным и слабосилым, Егору не раз приходилось вступаться за него. Он и в трактористах побыл недолго — появились более опытные трактористы, и с трактора Тяпу сняли. Но он все крутился возле машин, забирался к Егору в кабину, просил: дай проеду разок, и Егор не отказывал. Когда трактористов стало не хватать, Тяпу снова посадили на машину. К тому времени он стал выпивать, никому не было это в диковину: мало ли бывает, ну выпил парень, что тут такого? Дальше — больше, пошло-поехало, Тяпа запил; спохватились, когда он спьяну загнал трактор в болотину. Тяпу снова ссадили с трактора, и пошел он по разным работам, пока нынче весной не устроился подвозчиком.

Сначала Егор жалел его, теперь к жалости примешивалась досада — Тяпа и сам мог бы о себе подумать, он же никогда о себе не думал — и пил, и спьяну шумел на кого попало, боялся только жены Клани и Егора.

«Пропадает человек. Пропадает ни за грош». Егор вздохнул и, уже когда отъехал, вспомнил: Тяпа говорил, что завтра пошлют их за Лосиную балку, наврал, наверно, а может, все перепутал.

За Лосиной балкой, Егор знал, лежало поле в тридцать гектаров; посередине была выемка, когда-то стояло там озерко, поросшее по берегам тальником, вода в нем высохла, выемка осталась, при вспашке объезжали ее стороной. Выше, через дорогу, убегало к горизонту другое поле, неровное и всхолмленное, борозды тянулись извилисто, то приподнимаясь, то опускаясь; издали это было красиво. Когда приезжал из города художник рисовать целину, его привозили сюда, и он подолгу стоял тут утрами, не то любуясь, не то размышляя, и, выждав нужное освещение, рисовал натуру. Уже потом на выставке в городе, в день урожая, Егор увидел картину: ясное утро, полого убегающие вдаль склоны и трактор на горизонте, окутанный дымком.

Отдохнуть земле не давали — сеяли пшеницу по пшенице, а потом садили кукурузу, росла она, густая и зеленая, и, не дав ей окрепнуть, ее косили на зеленый корм. После кукурузы опять сеяли пшеницу. Осенью после вспашки поползли через дорогу черные змейки, шквальные ветры поднимали тучи пыли, и земля на высоких местах побелела.

И вот опять — пахать эту гиблую землю?

Он ждал агронома, чтобы поговорить: неужели это правда? И кто это так решил? В соседнем совхозе распахали такое поле, и с него сдуло весь пахотный слой.

До вечера оставалось совсем немного, когда заглох трактор. Егор слез. От мотора пахнуло жаром и дымком. Осмотрел отстойник, открутил гайку бензопровода — горючее то цедилось тонкой струйкой, то иссякало. Егор продул бензопровод — привычное дело, сплюнул слюну, вытер рукавом комбинезона рот.

— Чтоб вам пусто было! — выругал неизвестно кого.

С пашни пришел в сумерках. Трактор оставил в поле — участок так и не допахал. А Венька с Пашкой свои машины пригнали, и тракторы стояли в темноте приземистые и еле различимые, и только выхлопные трубы были ясно видны. Под котлом по-домашнему потрескивал костерок. По дощатым стенам вагончика прыгали тени, они были большими, мягкими и, начинаясь узенькими полосками, кверху расширялись; казалось, кто-то взмахивал перепончатыми, как у летучей мыши, крылами и кружил, и высматривал, и только ждал момента, чтобы накрыть и вагончик, и костер, и сидевших возле него людей.

— Ну, как там крепь? — насмешливо спросил у Егора Венька.

Не отвечая, Егор подошел к костру, сел, достал сигарету и, прикуривая, так сверкнул на Веньку глазами, что тот отвернулся и начал стаскивать сапоги. За день сапоги задубели, ноги в них разбухли. Венька пыхтел и натуживался и злым шепотом позвал Пашку:

— Помоги!

Спать Егор ушел сразу после ужина.

Устинья мыла посуду. А Венька и Пашка сидели за стенкой вагончика, курили и о чем-то шептались. Нож скреб по котлу. Егор ворочался на топчане. Вроде бы и поработал неплохо, а удовлетворения не было. Вчерашний кутеж и то, что устроили его молодые ребята, увольнение Тяпы и то, что агроном не нашел ничего лучшего, как убрать Тяпу из тракторного отряда, подальше от машин, к которым того, Егор видел, тянуло, — все это было неприятно, не давало покоя. Тревожило и то, что Рюхин не приехал и не довелось поговорить с ним о тех двух полях за Лосиной балкой, которые нельзя пахать. Егор лежал, закрыв глаза, и представлял, как пили вчера тут Пашка, Венька и Тяпа, как Тяпа куражился (он без этого не может!), как Устинья шумела на них, — но что может сделать с тремя мужиками одна баба! — видел, как покачивалась перед ним земля, будто он лежал не на топчане, а по-прежнему сидел в кабине трактора, слышал, как звенел жаворонок, как булькал в осоке ручей, — звуки расплывались, удаляясь, становились глуше.

Вдруг все поплыло перед ним, закружилось, и, когда остановилось, он увидел хитрые глаза Тяпы и рот в улыбке до ушей, услышал его пьяненький голосок. Потом замаячил перед Егором Венька, он сидел на капоте трактора и ухарски наигрывал на гармошке. А Рюхин бегал вокруг трактора и пел, как сойка: «Сойди, сойди, сойди…» Потом Егору приснилось, будто он дома. Пол вымыт чисто. Из печи пахнет пирогами. В избе никого — ни