Примкнуть штыки! - Сергей Михеенков

– Танки… Что ж, дадим и танки. – Будённый снова посмотрел на десантника.

Капитан явно нравился маршалу, хотя чувствовалось, что он – себе на уме. И ему хотелось подольше побыть с ним, поговорить. Его потрёпанный, воинственный вид бывалого рубаки внушал уверенность в том, что всё не так уж и плохо, что не только на Извери на Варшавском шоссе, но и на сотнях таких же рек и речек держат занятые позиции, отчаянно дерутся такие же вот капитаны и старшие лейтенанты. А разведка сгущает краски. Одно сообщение противоречит другому. И то, что дороги забиты выходящими из окружения… Пусть лучше выходят, чем… У страха глаза велики. Бегущей роте всегда кажется, что фронт рухнул. Вот – капитан! Он – держится! За одного битого двух небитых… Врылся в землю на своей Извери и не думает отступать. А помочь ему надо. Только вот чем?.. Туда бы ему свежий стрелковый полк, да усилить его артиллерией и танками. Полк… С артиллерией… Где всё это взять? А капитан хоть и рубака, но тоже явно сгущает. Реальную обстановку он знает, конечно же, лучше, чем вся фронтовая разведка. И чувствует противника на расстоянии. Как зверь. Наверху ждут отчёта. А что докладывать? Что немцы захватили Юхнов и продвигаются по шоссе на Медынь? Но ведь это признать, что немецкие колонны маршируют в тылу Резервного фронта. Его, Маршала Советского Союза, фронта! А значит, что и этого фронта попросту уже не существует. Буденный поморщился. Да, рано или поздно придётся признать, что фронт рухнул. И масштабы катастрофы, возможно, могут оказаться куда более огромными, чем летние события под Минском. За минскую историю Павлова расстреляли вместе со всем штабом… И там тоже Мехлис кружил вороном… А у меня в активе одна курсантская рота с капитаном-десантником во главе. Вот и докладывай в Ставку о трофейном танке… Нужен хороший «язык», желательно офицер.

Вошёл порученец и напомнил маршалу, что его ждут неотложные дела в Малоярославце. При слове «Малоярославец» у маршала холод пробежал внутри. «Да, да, Малоярославец, – вздохнул он, – последний рубеж. Доты не достроены. Окопы не отрыты. Но и в том, что уже готово, размещать некого. Этот капитан со своими молодцами стоит целого полка. И все они останутся здесь…»

– А без танков, товарищ маршал, атаковать трудно и бессмысленно. Потеряем последних людей и ничего не достигнем. – Старчак был неумолим; он чувствовал сомнение командующего фронтом и понимал, что слово «танки» сейчас не должно сходить с его уст.

– Дадим и танки. Только не эти. – Маршал посмотрел в окно, потом на капитана, и, заметив его разочарование, уточнил: – Этими не я, а Ставка распоряжается. Завтра, на рассвете, придут к вам танки. Бригада майора Клыпина вам поможет. Подержитесь, капитан. Ещё двое суток, дорогой мой Иван Георгиевич, надо продержать их здесь! Скоро вас сменим. Всех отличившихся отметим боевыми наградами Родины, орденами и медалями. Всем курсантам – лейтенантские звания! Досрочно! Достойны! Обещаю вам.

– Бойцы и курсанты воюют, не думая о наградах, – сказал Старчак.

– Думают, капитан, думают и о наградах. Это я вам скажу как старый солдат. И вот что: сегодня же ночью постарайтесь взять языка и срочно доставьте его под охраной в Подольск. Да, в Подольск. Прямо в училище. Я буду ждать вестей от вас там. Действуйте, капитан.

Назад, на Изверь, Старчака доставили на том же мотоцикле.

Теперь уже не спалось. Неожиданный вызов к маршалу, к самому Семёну Михайловичу Буденному, кумиру его юности, нелёгкий разговор с ним, ощущение пустоты в душе после этого разговора, неопределённость обещаний командира такого высокого ранга, который, как выяснилось, тоже немногое может в создавшихся обстоятельствах. «Для чего он меня вызывал, – думал Старчак. – Для того чтобы мы ему притащили в качестве ценного “языка” немецкого штабного офицера? Но неужели этого не может сделать вся фронтовая разведка, подчинённая ему?» К тому же пленных немцев они уже отправляли в тыл, и именно сюда, в Медынь. Да, конечно, обстановка меняется с каждым днём и с каждым часом, и в этом стремительном изменчивом потоке всё время надо менять тактику поведения, чтобы не захлебнуться и не потонуть. Вот и понадобился маршалу, у которого уже нет больше резервов, а значит, и реальной возможности повлиять на изменчивый поток обстоятельств, свежий «язык». У маршала нет резервов. Не то что дивизии или полка, но и нескольких танков. Нет даже роты, взвода в резерве. Не таким он представлял себе командующего фронтом. Не такой представлял себе и встречу с ним. В штабном уютном вагончике он увидел не маршала, а осунувшегося, усталого человека, озабоченного тем, что ему надо каким-то образом объяснить хозяину, что волк порезал почти всё стадо, и чтобы его рассказ выглядел не просто правдоподобным, а по существу являлся таковым… И только пышные чёрные усы напоминали о прославленном военачальнике, о его бесчисленных портретах, с которых он, маршал, герой Гражданской войны, смотрел иначе, поистине геройски. А теперь у него в резерве не было даже танковой роты, истребительно-противотанкового артполка, чтобы выполнить ту задачу, которую он поставил перед сводным отрядом, с трудом державшим оборону недалеко отсюда…

Шоссе было абсолютно пустынным. Лишь кое-где на обочине лежали остовы опрокинутых, сгоревших полуторок и ЗиСов, валялось какое-то грязное тряпьё, да ветер разносил бумаги. То ли немецкие листовки, которые их самолёты методично рассыпали вдоль шоссе, то ли какую-то канцелярию из разбитых грузовиков. Мотоциклист не всегда успевал объезжать ухабины и вывернутые взрывами булыжники, и коляску часто подбрасывало. Мотоциклист спешил выполнить своё задание, доставить поскорее этого неразговорчивого капитана к передовой и вернуться назад.

За Мятлевом увидели разбомблённый обоз. Разбитые телеги, раскиданные колёса, искорёженные оси, в кювете трупы лошадей, которые уже раздуло и от которых тянуло тяжёлым запахом. На высоком двухметровом пне будто гигантской косой скошенного дерева трепетал на ветру голубенький лоскуток – то ли женская косынка, то ли обрывок платья. Старчак увидел его ещё издали и теперь смотрел, смотрел, обернувшись и свесившись над бортом люльки, пока трепещущий голубенький лоскуток, одинокий и беззащитный посреди этой картины запечатлённого безумия, не исчез за чёрными зубьями обугленных пней и переломанных деревьев. Зачем они бомбили этот гражданский обоз? По расположению обломков повозок и трупам лошадей можно было понять, что колонна повернула в лес, спасаться, и самолёты накрыли её со второго захода. Воронок совсем мало. Бомбили экономно, на бреющем…

– В чём дело, капитан? – окликнул Старчака мотоциклист, оглядываясь по сторонам.

– Так, ничего. Всё в порядке.

– Что-нибудь подозрительное?

– Нет, ничего.

Мотоциклисту хотелось вернуться назад, в Медынь, без происшествий.

А Старчак думал о своём. Все эти дни сердце не отпускало: «Наташа… Что с нею? Жива ли? Успела ли выехать из Минска?»

Утром 21 июня начальник парашютно-десантной службы Западного фронта капитан Иван Георгиевич Старчак поднялся в воздух на десантном самолёте и прыгнул с парашютом. Самолёт шёл на большой скорости. Это был учебный прыжок с новым парашютом изменённой конструкции, партия которых только что поступила в их подразделение. Как и всякое другое снаряжение, решил испытать его сам. Тысяча первый прыжок. Все движения выверены и отработаны до автоматизма. Опыт исключает ошибку. Но в тот момент, когда купол уже раскрылся, наполнился струящимся навстречу воздушным потоком и нагрузка на парашют стала максимальной, одна пара круговых лямок неожиданно не выдержала и оборвалась. Он с трудом поймал раскачивающиеся в воздухе концы. Запасной парашют не раскрывался. Сближение с землёй происходило стремительно. Купол над головой косо болтался, казалось, в любое следующее мгновение его сомнёт воздушным потоком, и тогда… Земля приближалась. Он сгруппировался. Земля. Сильный удар. Острая боль в ноге. Попытался встать и не смог. Неужели перелом? Или просто вывих? Решил немного полежать. Нет, встать на ноги ему так и не удалось. Так накануне войны он попал в госпиталь. А утром немецкие самолёты уже бомбили аэродромы, расположенные вокруг Минска. На третий день в палату пришла жена Наташа. Все эти дни, как и другие офицерские жёны, она находилась среди оборонявших город, перевязывала раненых, набивала патронами пулемётные ленты, прятались от самолётных очередей за скатами обгоревших грузовиков, которыми были завалены обочины дорог. Разбитые и сгоревшие машины сталкивали с проезжей части сразу после очередного налёта, чтобы они не мешали движению.