Три этажа - Эшколь Нево

●

Словно почувствовав мое беспокойство, он голосом профессионального гида сказал:

– Справа от вас – холмы Судьбы. Здесь на офицерских курсах я учился ориентированию на местности. Похоже на пустыню, верно?

– Верно.

– В долинах между холмами живут люди и животные. Из здешних колодцев даже можно пить воду.

– Колодцев?

– Трудно поверить, но на холмах Судьбы есть не меньше девяти действующих колодцев. Бедуины привязывают веревку – она обычно лежит возле колодца – к большому чану, в котором когда-то хранили оливки, опускают этот чан и достают из глубин земли воду.

– Какая она на вкус? – спросила я.

– Райская, – ответил он.

– И правда верится с трудом.

Этот невинный разговор немного меня успокоил. Так болтают между собой туристы. Я глядела в окно, надеясь увидеть колодец.

– А почему… – вдруг спросил он, – почему вы не общаетесь со своим сыном, Двора?

– Это… долгая история, – запнувшись, ответила я.

– Так в нашем распоряжении все время мира.

●

Помнишь ту субботу в Сде-Бокере, Михаил?

Мы отправились туда отметить окончание твоей стажировки. Твой приятель пустил нас пожить в свою хибарку. Мы бросили в домике вещи и пошли, пока не стемнело, прогуляться. Мы шли к источнику, о существовании которого ты знал. Рука об руку мы шагали между желтыми стенами, сдвигавшимися все ближе.

– Неужели здесь есть вода? – удивилась я. – Трудно поверить.

Ты улыбнулся и сказал:

– Подожди, сейчас сама увидишь.

И тут мы увидели каменных баранов. Мы заметили их первыми и остановились. Мы молча наблюдали, как они цепочкой выходят из вади и карабкаются в гору.

– Какое благородство движений! – восхитилась я.

– Благородство, – повторил ты и поцеловал меня в шею.

Мы дошли до источника. Кроме нас, там никого не было. Мы еще не были судьями. Еще не завели привычку перед каждым своим поступком дважды думать, пристойно так делать или нет. Мы просто скинули с себя одежду и голышом окунулись в холодную воду. Потом ты расстелил на плоском камне пикейное одеяло, и мы любили друг друга. Мы были знакомы всего несколько месяцев, и меня снова поразило, с каким пылом ты занимаешься сексом. Дома меня это иногда даже пугало; мне казалось, что в твоих ласках есть какая-то скрытая ярость – то ли на меня, то ли на кого-то еще. Но там, на природе, это было… естественно.

Я помню, что, когда все кончилось, тебе на ягодицу села оса. Я прогнала ее с криком: «Соль, вода, соль, вода!» – и мы расхохотались. Когда смех утих, я сказала: «А что, если я сейчас забеременела?» Ты погладил меня по голове и сказал: «Мальчик с твоими глазами? Было бы здорово!»

●

После долгого и мучительного молчания, которое Авнер Ашдот стоически выдерживал на протяжении многих километров, я сказала:

– Он с нами порвал. Три года назад сообщил нам, что больше не хочет иметь с нами дела. С тех пор мы о нем не слышали.

– Но что случилось?

– Много всего. Это… сложно.

– И все же?

– Он… запутался. Ждал, что мы его выручим. Мы его не выручили, и он… потерял голову.

– В чем он запутался?.. Если можно узнать?

– Они с приятелями выпили. Под утро, возвращаясь домой, он сбил на пешеходном переходе беременную женщину. Он ехал быстро. Намного быстрее, чем разрешено в черте города. Удар пришелся ей по голове. Она скончалась на месте. Спасти плод не было ни одного шанса. Она была на пятом месяце. Они проверили Адара на алкотестере. Заставили дважды подышать в трубку, с интервалом в минуту. Так принято. Обнаружили повышенный уровень алкоголя в крови. Сильно повышенный. Его обвинили… обвинили в убийстве.

●

Я помню твое лицо, Михаил, когда мы, заплатив залог и подписав поручительство, привезли его домой. Твое искаженное лицо напоминало карикатуру: твердый подбородок стал квадратным. Брови, и без того густые, встопорщились кустами. Ноздри дрожали от ярости.

– Идиот! – сказал ты Адару. – Ты просто идиот. Поверить не могу, что мой сын такой идиот.

●

Знаешь, Михаил, по прошествии времени все видится яснее: когда ты это говорил, за твоими гневными словами не звучала любовь. Обычно, если внимательно прислушаешься, под родительским гневом можно различить любовь. Но у тебя был только гнев. За годы, в течение которых я просила тебя быть терпимее к нему и его глупым поступкам, твой гнев только рос, заполняя душу, пока не вытеснил из нее всю доброту. Мы лебезили перед школьными директрисами, – и тебе это удавалось лучше, чем мне, – лишь бы Адара не исключили. Мы принимали упреки других родителей и их снисходительные советы. Мы отказывались от встреч с друзьями, у которых были маленькие дети, потому что боялись, что Адар их обидит. Мы без конца твердили ему: «Все, дорогой, хватит; в следующий раз ты будешь наказан». Когда ему было восемь лет, ты устроил над ним суд (я знаю, ты искренне считал, что это ему поможет) и вынес приговор, пригрозив при следующей провинности отправить его в школу-интернат, а он в ответ лишь рассмеялся. Потом мы часто его наказывали – и не всегда действовали педагогично, – и каждый раз он только смеялся. Нам так и не удалось его понять, смягчить его нрав, приблизить его к себе. Потом настал черед самобичевания: «Наверное, мы сами виноваты; мы прозевали момент, когда еще можно было его образумить». Все эти взаимные попреки, которые не произносились вслух, но постоянно крутились у каждого из нас в голове: «Он такой из-за тебя, Двора, потому что ты бросила его трехмесячным…» – «Из-за меня? Ну конечно, Михаил, ты его не бросал, потому что никогда с ним и не был; ты с самого начала им не интересовался» – «Я им не интересовался? Это ты, Двора, во всем ему потакала…» Ты помнишь, как в коридорах суда – после того, как на него завели в полиции первое дело, – коллеги перешептывались у тебя за спиной? Однажды ты зашел к себе в кабинет, и твои помощники мгновенно умолкли. Разве ты не догадался, о чем они болтали? Помнишь, как ты сделал замечание отцу, который позволил себе грубые выкрики во время судебного заседания? «Если бы вы лучше воспитывали своего сына, – сказал ты, – он не сидел бы сейчас на скамье подсудимых». И адвокат процедил сквозь зубы – достаточно громко, чтобы ты услышал: «Чья бы корова…»

В тот вечер прорвало все шлюзы. Ты осыпал Адара самыми унизительными оскорблениями, но он в ответ молчал. Он весь трясся – таких усилий ему стоило сдерживаться. И только после того, как ты выплеснул на него всю свою злость, он сказал: «Я знаю, папа, что я – жвачка, прилипшая к подошве твоих красивых ботинок, но что поделаешь, жвачке сейчас нужна помощь».

●

Авнер Ашдот долго молчал, прежде чем задать мне вопрос: