Великосветский свидетель - Ольга Ракитина

— Я бы иначе сказал. Николай Прознанский — самоубийца из мести, мести близким. Но он хитрец, он все устроил, чтобы придать видимость, будто с ним расправилась мифическая радикальная группировка. Он и письмецо настрочил в канцелярию градоначальника загодя. Чтобы потом, когда начнется розыск, это обстоятельство подкрепило его вымысел. Он и папиросы отравил. Он рассчитывал всех запутать. Дабы папа и мама, заламывая руки, скорбели о нем! Да чтобы Верочка Пожалостина сокрушалась, ах, каким романтичным был Николай Прознанский, в какую загадочную интригу он попал, а я-то и не распознала в нем человека незаурядной судьбы! Тьфу, противно! Заварил кашу, сопляк, и теперь невиновный человек находится в тюрьме.

— Не думаю, что Николай специально хотел навести подозрение на Жюжеван.

— Разумеется, — согласился Шумилов, — подозрение на нее навели Дмитрий Павлович и Софья Платоновна. Полагаю, сынок был бы страшно возмущен, если бы узнал, во что трансформировался его глубокомысленный замысел. Он-то думал о карбонариях, о заговорах, о ядах, о том, как высшая полиция по всем углам Империи бросится трясти политических преступников. А вместо этого папа с мамой состряпали пошлый сюжет с гувернанткой в главной роли. Ожидалась трагическая рыцарская баллада, а получилась пошлейшая песнь менестреля!

Они поговорили еще немного. Но разговор на отвлеченные темы не вязался: каждый думал о предстоящем деле. Пожимая на прощание руки, Хартулари сказал задумчиво:

— Зло часто побеждает. Но не в этот раз. Ибо нравственный закон — не абстракция, а то, что дает силы правому человеку быть правым.

Настало шестое ноября, день суда. С раннего утра Алексей Иванович явился на службу для завершения последних приготовлений. Накануне он лично объехал свидетелей обвинения, заявленных для представления перед судом присяжных. Все были в городе, никто не заболел, не заявил об отказе выступить в суде. Шидловский расписал очередность их допросов на заседаниях, благодаря чему перед жюри присяжных должна была развернуться яркая картина нравственного падения уважаемой дотоле женщины под пагубным влиянием аморальной связи и необузданной ревности. И результатом этого безудержного падения явилась трагическая гибель прекрасного молодого человека, только вступавшего в жизнь.

Уже за два часа до открытия заседания, запланированного на десять утра, перед зданием окружного суда на Литейном стала собираться толпа, жаждавшая попасть на свободные места в зале. Ожидалось таковых мест не более пятидесяти, поскольку остальные были закреплены за гостями с пригласительными билетами: многочисленной родней потерпевшего, представителями различных столичных ведомств (зачастую не имевшими никакого отношения к правосудию), а также почти тремя десятками корреспондентов столичных газет.

Председательствовал на процессе Анатолий Федорович Кони, сравнительно молодой юрист, сделавший в министерстве юстиции головокружительную карьеру. Даже оправдательный приговор Вере Засулич, процесс по делу которой также вел Кони, не особенно повредил ему. Министр юстиции Пален предложил Кони уйти в отставку — он не ушел. Уже одно то, что председатель окружного суда — пусть и столичного! — позволял себе манкировать мнением министра, свидетельствовало о том, что Анатолий Федорович чувствует себя в коридорах власти весьма уверенно. Говорили, что своим крепким положением в обществе Кони обязан сенатору Таганцеву, известному юристу, лекции которого Шумилов слушал в училище правоведения. Именно через Таганцева председатель суда имел приватные выходы на высших сановников Империи, способных защитить его от дурного расположения всесильного на тот момент Палена. Кони прошел все ступени прокурорской работы, не по наслышке знал следственное производство, разбирал дела сектантов; он был известен своим ироничным образным языком, и по праву признавался всеми весьма компетентным юристом.

Шумилову очень хотелось своими глазами понаблюдать, как поведет процесс Кони, но осуществить это намерение не удалось. Шидловский отвел Алексею Ивановичу роль опекуна свидетелей. С одной стороны, Шумилов должен был обеспечить недоступность свидетелей обвинения посторонним лицам, в особенности журналистам, с другой стороны — гарантировать их своевременное прибытие для выступления в зал судебных заседаний. До выступления свидетели не могли находиться в зале, дабы не слышать ту информацию по делу, которая будет оглашена до их появления. После дачи показаний свидетель мог остаться для дальнейшего наблюдения за ходом процесса и занять отведенное ему место в зале.

Свидетели находились в особом помещении — камере свидетелей. Это была обычная комната с двумя высокими окнами, выходившими на Литейный проспект, и грубыми деревянными скамьями вдоль стен. Хотя это помещение и называлось «камерой», с тюремным застенком оно ничего общего не имело: здесь можно было читать газеты, курить, даже попросить принести чаю со сдобой, разумеется, за свой счет. Защита и обвинение имели отдельные свидетельские камеры, дабы представители противоборствующих сторон, вынужденно проводя время вместе, не вступили в конфликт. По закону двери свидетельских камер должны были охранять судебные курьеры, призванные пресекать попытки посторонних поговорить со свидетелями, но на практике это требование не всегда соблюдалось. Поэтому Шумилову надлежало проконтролировать должную изоляцию свидетелей обвинения. Руководствуясь соображениями этикета, Шидловский распорядился родителей Николая Прознанского в свидетельскую камеру не помещать, а предложить им подождать вызова во французской кондитерской на Захарьевской улице. Лишь за десять минут до вызова Дмитрия Павловича для дачи показаний Шумилову надлежало провести их в здание суда и объяснить — где можно оставить шинель, где остановиться, в какую дверь войти и прочее… Одним словом, Шумилову предстояло много беготни и суеты, по большей части совершенно надуманной. Но Шидловский хотел, чтобы все прошло без сучка и задоринки.

Из-за этого Алексей Иванович наблюдал ход процесса фрагментарно, хотя большую часть времени находился буквально в нескольких метрах от дверей в зал заседаний.

Суд начался в положенное время с довольно продолжительной и насквозь формализованной процедуры отбора жюри присяжных. Хартулари задал несколько уточняющих вопросов по некоторым кандидатам в жюри, получил на них ответы и в конечном итоге никого отводить не стал. Председательстующий назначил основной состав жюри, двух запасных, отпустил тех лиц, которые в жюри не попали. Проинструктировав присяжных о порядке слушаний, их правах и обязанностях в ходе заседаний, Кони, наконец, открыл процесс. Он прочитал формулировку обвинения, поименно назвал представителей сторон, затем обратился к Жюжеван с вопросом: понимает ли она сущность выдвинутых против нее обвинений? Та ответила, что понимает. На следующий вопрос — признает ли себя виновной — ответила жестко: «Категорически нет!»

Шумилов наблюдал эту часть процесса, находясь за столом обвинителя. Шидловский располагался рядом на хлипком для его тучной фигуры венском стуле, держа наготове стопку листов с текстом обвинительного заключения.

После того, как председательствующий обратился к нему с предложением огласить обвинение, Шидловский поднялся и приступил к зачитыванию текста. После оглашения обвинительного заключения секретарем были зачитаны протоколы осмотра тела Николая Прознанского и судебно-химического исследования его внутренних органов. Хартулари и Жюжеван в ход заседания не вмешивались, вопросов не задавали и ходатайств не заявляли. Защита выглядела… беззащитной.