Бикфордов час - Сергей Самаров

Я специально не свернул раньше на проселочную дорогу в Терриконовку – хотя мог бы уже, наверное, вскоре быть там, – чтобы увести след в райцентр, к железной и автомобильной дорогам. Если я намереваюсь появиться в Терриконовке, там совершенно не нужны никакие поиски российских и донецких диверсантов. Половина нашего поселка знает, что старший лейтенант Валентин Наскоков – военный разведчик и диверсант. А ведь исключить факт, что кто-то меня увидит, невозможно. Я буду обязан с людьми общаться и разговаривать. Служба у разведчика такая – данные собирать. И помехи мне ни к чему. Помехи придется «убирать», а это только усилит подозрения в мой адрес. И потому, просчитав все заранее, я решил, что стоило слегка пропотеть дополнительно, преодолевая сорок километров бегом и быстрым шагом, но потом работать спокойно и без помех…

* * *

Абу Саид, только вернувшись в свою комнату, понял, насколько он устал. Это была не совсем привычная ему усталость. Раньше он знал усталость физическую, когда его и лейтенанта Амина эль-Габари основательно «гоняли» по общефизической подготовке в лагере бригады спецназа номер один, знал и усталость интеллектуальную, когда голова раскалывалась от кучи знаний, которые он получал во время учебы в университете. В первом случае помогал простой отдых, во втором случае приходилось выпить таблетку от головной боли и тоже уснуть. Здесь усталость была, как он понял, психическая. Нервы были напряжены до предельной возможности в течение слишком длительного периода. Сначала в самой лаборатории, когда готовил свой состав и взрыватели, потом в морге, потом в двухэтажном доме-коттедже в ожидании взрыва. Но сказалось все это только тогда, когда все диверсанты вернулись на базу, когда появилась возможность расслабиться.

Вернулись, правда, не все. Подполковник группы украинских диверсантов сразу из райцентра на втором грузовике уехал в сторону линии противостояния, или, как ее чаще называли, линии фронта, хотя сплошной фронтовой линии в классическом понимании этого слова здесь не было. Фронт был слишком дырявым. Но именно это давало возможность так активно использовать диверсионно-разведывательные группы. Две такие группы должны были вернуться с задания, и подполковник поехал снимать их с позиции, куда группы должны были выйти. Это были как раз те две группы, что отправились с отравленным лейтенантом эль-Габари телефоном. Даже предельно уставший Абу Саид поймал себя на мысли, что он желает этим двум группам не вернуться на базу, чтобы результат использования трубки, все равно какой, удачный или неудачный, не стал бы известным и не принес бы славы Амину. Амин и без того чувствует себя «на коне». А Абу Саиду хотелось, чтобы конь этот внезапно сильно захромал.

Полковник Василь, видимо, был человеком проницательным. Он уловил состояние майора Хайята. Впрочем, тому, кто когда-то сам проходил через подобное, это было, видимо, нетрудно.

– Перенервничал так, что сейчас и уснуть не сможешь? – то ли спросил, то ли констатировал турок. – Не переживай за себя, через это все прошли. Кто не нервничает, тот настоящим бойцом не становится.

Абу Саид хотел было возразить, что в его планы и не входит намерение стать настоящим бойцом, что он только ученый, но он удержался и лишь устало кивнул. Сам он думал, что уснет, стоит только положить голову на подушку. Он лег, легли и его соседи по комнате – лейтенант эль-Габари и полковник Василь. Где-то за стеной еще слышались голоса майора Гризли и его «серых волков». Они смеялись непонятно над чем, что-то обсуждали. «Серые волки» привыкли проявлять свой темперамент бурно, при разговоре всегда размахивали руками, и впечатление складывалось такое, будто они ссорятся и вот-вот передерутся. Но, как оказывалось, они просто так разговаривали о самых обыденных вещах. Могли просто вкус украинского борща обсуждать. И эти разговоры всегда заканчивались мирно.

Сначала Абу Саид думал, что это голоса за стеной мешают ему уснуть. Но тогда они мешали бы и полковнику Василю, тем более что он сам турок и понимает турецкую речь, и лейтенанту эль-Габари. Однако те спокойно уснули и тихо посапывали во сне. И только к неимоверно уставшему майору Хайяту сон не шел. И даже когда голоса за стеной стихли, это тоже не помогло. Он смыкал и размыкал веки, но стоило их сомкнуть надолго, как сразу же перед глазами возникала издалека и сверху увиденная картина взрыва. И даже казалось, что в этих воспоминаниях он видит летящие неизвестно куда тела людей, и живых еще недавно, и уже предварительно мертвых, тех, что лежали в морге и только ждали, когда их похоронят. Там, в морге, он видел висящий на вбитом в косяк гвозде фланелевый темно-зеленый халат. Наверное, это был рабочий халат патологоанатома. И теперь казалось, что он видит взлетающим в воздух человека в этом халате. Но человек этот был вовсе не патологоанатом, а тот самый Иван Наскоков, которому Абу Саид заливал в живот свой состав, которому потом швы накладывал на место разреза. Так накладывал, что после разрезания шва патологоанатомом освобождалась пружина взрывателя. Именно с этими видениями Абу Саид уснул, но сам был уверен, что он не спит, а видит все в действительности. И этот Иван Наскоков пролетает мимо окна, в которое смотрит профессор, и оттуда грозит кулаком. И не кому-то грозит, кто рядом сидит, а именно ему, Абу Саиду Хайяту…

* * *

Преодолев вброд ручей, который в детстве казался речкой, я снова срезал путь, пройдя через поле, в котором когда-то что-то сажали, но уже больше двадцати лет, как забыли, что именно здесь могло вырасти. Потом зашел в овраг, который вел меня к поселку напрямую. И все время путь преодолевал легким бегом, практически не переходя даже на быстрый шаг, как это делается во время марш-броска. Подготовка позволяла мне это. К дороге я выбежал уже только около самого въезда в Терриконовку. Просто не хотелось собак будоражить, перебираясь через заборы и огороды. А если бы я подошел к Терриконовке со стороны оврага, мне пришлось бы обязательно через другие дворы в поселок входить. Хотя так до моего родного дома добраться, конечно, было бы ближе, но на собачий лай могут хозяева выйти, а я вовсе не намереваюсь сразу со всеми подряд здороваться. Не все в поселке будут рады появлению офицера российской военной разведки в своем огороде. У нас тоже проживает много украинцев, может быть, с четверть всего населения, и полно смешанных семей, и многие из них, напитанные двадцатилетней фашистской пропагандой, неоднозначно относятся к России. Наверное, даже внутри отдельных семей в этом вопросе не все думают одинаково. Я на это обратил внимание еще три года назад, когда приезжал во время отпуска навестить родителей. И разговоры за спиной слышал. Для многих земляков я уже прочно стал чужим человеком. Если раньше был частично чужим, чужим только потому, что я русский, а частично все же своим, потому что многие меня с детства помнят, то теперь, когда обстановка так осложнилась, я кое для кого в поселке чужой вдвойне. Чужой среди своих.

И потому я решил войти по обычной дороге, пользуясь темнотой, в которой меня никто не увидит и не узнает, если только не подойдет вплотную. Улицы Терриконовки уже много лет как не освещались, хотя фонари с плафонами все еще стояли, и провода между столбами висели. Просто ночью фонари не включали. Электричество, похоже, берегли, или просто не было у властей средств на оплату освещения.