Женщины в Иране, 1206–1335 гг. - Бруно де Никола

жене отца[315]. Использование Газаном ресурсов со стороны женщин в его борьбе с Байду могло заставить его осознать, если он еще этого не понял, какие богатства имелись в распоряжении хатунов. Персидские визири, такие как Рашид ад-Дин при дворе Газана, также могли принять это к сведению. Итак, когда в 1295 году Государство Хулагуидов погрязло в финансовых трудностях, неудивительно, что инициаторы политических и экономических перемен рассматривали орды хатунов как важнейший экономический ресурс, который необходимо реформировать[316].

В одном из разделов «Джами’ ат-таварих» Рашид ад-Дин рассказывает про реформы хатунских орд. Это не очень обширный раздел, но в нем содержится полезная информация. Он начинается с описания анархии среди слуг хатун, которые обвиняли друг друга в коррупции и грабеже казны и доходов [Там же: 1507–1508; 1994:744–745]. Отдав всех слуг и управителей своих предшественников под суд за коррупцию, Газан издал указ, согласно которому доходы и содержание женских орд переходили в ведение и управление сахиб-дивана. Этот человек отвечал за установление размера налога, которые должны были платить хатуны, и за распределение доходов конкретного района между ордами соответствующих хатунов [Там же: 1508; 1994:745]. Целью было избежать введения чрезмерного налогообложения и дублирования действий налоговых служб (из разных орд) в одном регионе[317]. Под контролем сахиб-дивана доходы должны были использоваться только для поддержания снабжения лошадьми, верблюдами, тканями и продовольствием для хатун, а в случае избытка деньги надлежало опечатывать в казне хатун и использоваться только в случае крайней необходимости [Там же]. Закон имел четкую цель рационализировать налогообложение и расходы одновременно, поставив их под контроль сахиб-дивана, что предполагало введение ограничений на экономическую власть женщин.

Помимо ограничения экономической автономии хатунов, эти меры, по-видимому, были попыткой реформировать традиционный способ передачи женских орд. Говоря о мерах по устранению проблем в их передаче после смерти правителя (подобных тем, которые возникли после воцарения Тегудера-Ахмада и Гайхату, упомянутых выше), Рашид упоминает, что Газан «наделил ими [имуществом орд хатунов] потомство мужского пола, а не женского. Эти энчу (инджю) отныне будут энчу и собственностью сыновей этой женщины». Кроме того, если у женщины не было сыновей, как в случае с Булуган-хатун «Бозорг», имущество принадлежало сыну умершего мужчины от другой его жены [Там же: 1509; 1994: 745]. Итак, если изучить эти распоряжения внимательно, мы обнаружим описание отношений Газана с ордой Булуган-хатун «Бозорг» и подтверждение прав нового правителя на обширные владения хатуны. Реформы, о которых говорится в повествовании Рашид ад-Дина, подтверждают право покровителя летописца взять под контроль доходы жен своего отца. Трудно оценить масштабы этих реформ и определить, в какой степени они были реализованы в Государстве Хулагуидов; однако, по общему мнению, они должны были оказать определенное воздействие на экономику [Amitai 2001b: 153; Morgan 1988: 115–129; Miller 1989: 78]. По словам самого Рашид ад-Дина, в его время все меры по контролю над женскими доходами были реализованы, и вся ответственность была возложена на канцелярию сахиб-дивана. Рашид иллюстрирует организацию доходов и права пользования имуществом хатунов со стороны двора, рассказывая, что незадолго до этого,

когда возникла необходимость в дополнительных средствах для снабжения армии, он [Газан] приказал им выдать тысячу тысяч динаров для армии из их [дамских] сокровищниц. Таким образом, она была выплачена, и армия получила большую помощь. Никогда, ни в одну эпоху ранее, не было такого соглашения [Thackston 1968, II: 1509; 1994: 745].

В определенной степени присвоение центральным правительством ресурсов монгольских дам не прекратилось с приходом Газана, а продолжалось и в правление Абу Саида (1317–1335 гг.); Мустафи упоминает, что регент амир Чопан наложил штрафы непосредственно на Кутлуг-хатун [Browne 1910–1913: 148]. Это не означает, что женские орды исчезли из Государства Хулагуидов в XIV веке или что знатные женщины не сохраняли некоторую степень экономической независимости[318]. Здесь мы попытались рассмотреть степень успешности Газан-хана и его визирей, которыми командовал Рашид ад-Дин, в ограничении характера участия женщин в экономике этого региона. Они сделали это в первую очередь за счет изменения способа передачи орд хатунов. Такая трансформация экономического статуса хатунов была элементом процесса централизации, который происходил в Государстве Хулагуидов с последнего десятилетия XIII века и далее. Я бы предположил, что существует связь между этим ограничением экономической власти женщин и исчезновением терпимости к женскому регентству в южных районах монгольских владений. Это уменьшение экономического и политического влияния женщин было частью стремления к централизации управления и ресурсов с целью создания большего политического, экономического и религиозного единства в монгольском Иране.

Глава 5

Монгольские женщины и религиозные верования Евразии

Хотя существует обширная вторичная библиография, посвященная различным аспектам религии в Монгольской империи [Gronke 1997; Bausani 1968; Calmard 1997; Cordier 1917; Jackson 2009; Khazanov 1994; Roux 1984], уместно подчеркнуть тот факт, что у монголов был свой собственный набор верований и религиозных практик, обычно именуемых шаманизмом, которые разделяли большинство кочевых обществ Северной Азии. По мере роста империи собственная религиозная среда монголов вступала в непосредственный контакт с религиозной средой завоеванного населения. Эта встреча выявила не только сходства и различия между ними, но и сыграла свою роль в формировании религиозного ландшафта Монгольской империи. В этом контексте в настоящей главе рассматривается взаимодействие женщин и религии в различных областях империи в XIII и XIV веках.

Это столкновение между монгольским пониманием религии и религиями покоренного ими населения вызвало изменения в верованиях как монгольских правителей, так и подвластного им населения, и возникшее в результате этого взаимодействие этих двух групп интерпретировалось по-разному. С одной стороны, некоторые ученые считали, что монголы эксплуатировали религию в политических целях[319]. Отношение завоевателей рассматривается как управляемое realpolitik, когда религия поощряется или преследуется просто для того, чтобы контролировать подвластное население. С другой стороны, некоторые ученые полагают, что доим-перское мировоззрение монголов могло сыграть определенную роль в том, что они отдавали предпочтение той или иной религии или, по крайней мере, той или иной секте или школе в рамках данного вероучения. Как это обычно бывает с историческими трудами, оба аргумента, похоже, имеют прочные основания в зависимости от того, где и когда историки искали доказательства.

Начиная с противостояния Чингисхана и шамана Теб-Тенгри на раннем этапе становления империи, монголы осознавали политическую угрозу, которую могли представлять влиятельные религиозные лидеры для политического могущества монгольских ханов [Khazanov 1994: 16, 21]. Когда Чингисхан прибыл в Бухару во время первого монгольского вторжения в Центральную Азию, он вошел в мечеть в пятницу, выгнал оттуда духовных лиц и заявил с