Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков

– Как не проезжать, проезжал, – закивал возница в широкой расползающейся шапке. – Часа два назад их и видели. И сани были с ними, только не двое саней, а все пять, кажись. Верно? – обернулся он к седокам.

– Были сани, были, – кутаясь в шубы, торопливо закивали те.

– А барышни были с ними? – спросил дворянин.

– И барышни были. Плакали только, как разглядел я, – ответил острый на глаз возница. – Точно в полон их увозили.

Встречный кивнул ему:

– Бог в помощь! – и резанул шпорами коня по бокам: – Пошел! Пошел!

– И вам Бог в помощь, господин хороший! – крикнул ему вслед возница. – Стрельцы-то ваши к деревеньке ближайшей повернули, – и возница широко махнул рукой, показывая, куда повернул отряд. – Видать, на ночлег!

Вскоре Григорий уже знал, в каком селении остановились на ночлег отряд стрельцов и сани с пассажирами. Все ушли с дороги к селению Златоустье. Григорий сбавил ход, пошел рысью – теперь следовало быть осторожным, а не торопливым. Рассудительным, а не горячим, если он хочет, чтобы все у него вышло.

Григорий сразу понял, в каком доме расположили Воротынских, – его караулили стрельцы. Двое рубак с топорами мялись у красного крыльца. Много раз ходившему в разведку, умевшему подкрадываться к неприятелю близко и бесшумно, Григорию не составило труда как можно ближе подобраться к дому с пленниками. В окошках горел свет лампадок – там не спали. Говорили, верно. Или ждали кого-то? Коня он оставил неподалеку, но к дереву привязывать побоялся: если тут есть волки, то ненароком подкрадутся, зарежут его боевого друга! А так – убежит, скроется, ржанием позовет на помощь…

Он подошел к избе с тыльной стороны и едва не наткнулся на здоровенного третьего стрельца – тот справлял нужду в темноте. Когда стрелец обернулся на шаги, Григорий молниеносно вытащил кинжал из ножен и приставил его к горлу изумленного гиганта.

– Тсс! – прошипел Григорий. – Жить хочешь?

– Хочу, – ухнув, точно филин, пробормотал стрелец.

Что-то знакомое в его голосе почудилось Григорию.

– А ну, еще раз скажи, – потребовал он.

– Хочу, – повторил тот.

– Да не ты ли это? – спросил князь. – Савелий Крутобоков?

– А я тоже признал вас, господин, – сказал гигант. – За вами должок, так что не убивайте.

– Не буду, – пообещал Григорий, но кинжал не убрал. – Но и ты дай мне слово, что станешь держать язык за зубами. Иначе погубишь меня, а душа твоя будет гореть в аду. Так даешь слово?

– Даю, – быстро ответил стрелец. – Дорога душа-то!

– Скажи мне, в какой комнате дочери князя Воротынского почивают? – спросил Григорий. – Надо мне знать, очень надо!

– Недоброе дело вы затеяли, господин, – покачал головой стрелец. – Ох, недоброе!

– Я-то доброе дело затеял, только опасное, – заверил его Григорий. – Так скажи мне, Савелий, в какой. Ведь я мог бы и не спрашивать, но тогда бы мне пришлось убить тебя. Поэтому всё в твоей власти.

– Понимаю, – кивнул стрелец. Он объяснил, что дочерей князя Воротынского уложили здесь, на этой стороне, а князя с женой и двумя слугами – в других комнатах. Но, кажется, младшая дочь перешла к отцу с матерью, а старшая и средняя остались в двух крохотных комнатушках. И то оконце, что светилось сейчас едва-едва, как раз и принадлежит одной из сестер. Кажется, средней.

– Вон то?! – переспросил Григорий.

– Ага, – кивнул стрелец. – Зазноба, что ли?

– Зазноба, – опустил глаза молодой князь.

– Ну и угораздило вас.

– Не твоего ума дело, – оборвал его Григорий.

– А коли так, тогда вам на все про все, господин, часок, не более. Не хочу я за вас на дыбу лезть.

– Управлюсь, – успокоил Савелия Григорий.

– Ступайте, – кивнул на оконце стрелец. – Я вас покараулю, а потом к своим пойду. С Богом!

Он вышел из-за угла дома, оправляя кафтан, окрикнул своих: «Хоть в пень стрелять – лишь бы день прошел!» А Григорий подкрался к окошку и заглянул внутрь, но оконце закрывала занавеска. Тогда он легонько постучал. Еще раз и еще. И лишь когда он потерял было надежду, край занавески потянулся в сторону…

Князь узнал Марию в отсветах пламени свечи, которую она держала в руке. Девушка приблизила испуганное лицо к мутному стеклу, пытаясь разглядеть ночного гостя. Тогда Григорий и сам прижался к окну, расплющив нос. Мария резко отпрянула, точно увидела призрака, но тотчас снова приникла к стеклу. Григорий увидел, как быстро зашевелились губы девушки, произнося его имя. Мария долго возилась с щеколдой: видно, руки не слушались ее. Затем распахнула оконце, и Григорий, оглядевшись по сторонам, подтянулся на руках и лег животом на подоконник… Он ввалился – вслед за шапкой – в крохотную натопленную комнатку, на дощатый пол. Только и услышал, как захлопнулось окошко, и еще слова Марии: «Господи, милый мой, Господи…» А потом ее горячие руки и губы уже не отпускали его, она лишь шептала: «Тише, тише!» Ее лицо стало влажным от слез, он и сам плакал – от обиды, горечи и внезапного счастья, которому срок не мог быть долог. «Откуда же ты, откуда?» – все спрашивала Мария, а он отвечал: «Я должен был увидеть тебя, должен! Машенька, жить без тебя не могу!..»

– Нас на Белоозеро везут, – сказала она, когда первые минуты встречи миновали. – Нас постричь хотят – и меня, и Софью, и Катюшу. Всех, Господи, всех!

– Знаю, – ответил он, – потому и здесь. Времени у нас мало, очень мало…

Поднявшись, он расстегнул пояс, сбросил кафтан. Маша стояла перед ним в наброшенной поверх ночной рубашке шубе, с распущенными ко сну волосами, вся теплая и отчего-то сейчас, зимой, пахнущая каким-то полевым цветком, которого и не было в этой комнатке вовсе…

– Не обручились мы в Москве – не успели, – сказал он. – Так теперь успеем, – Григорий полез за пазуху, достал золотое колечко. – Это все, что мне от матери досталось, я его с собой по всем войнам вожу, у сердца, теперь оно твое! – И взяв ее правую руку, он надел кольцо на безымянный палец Марии. – Смотри, впору, как тут и было…

Девушка плакала, плечи ее вздрагивали, она прижалась к Григорию так плотно, что ему показалось, будто уже неразделимы они – и никто на всем белом свете не сможет разлучить их. А когда она отстранилась и он заглянул в ее глаза, то все понял сразу. Зацепил руками ее шубу и отвел назад – мех упал к ногам девушки. Затем положил еще холодные руки на ее плечи, она вздрогнула – он хотел было отнять их, но услышал:

– Не надо, не отпускай – они горячее любого пламени…

Потянул с белых плеч рубашку, Мария сама расстегнула одну пуговицу за другой. Рубашка вслед за шубой упала к ее ногам. Григорий легко поднял девушку на руки и понес на крестьянскую лавку с тюфяком, укрытую стегаными одеялами…

– Не обвенчали нас – не успели, – не расцепив объятий, повторила она его слова, – так будем любовью повенчаны…