Кошки в доме - Дорин Тови

Беда была в том, что Фред Ферри совсем недавно выкрасил их ярко-зеленой краской. Он бежал по дороге, изрыгая пламя, – Тимоти испоганил его новехонькую краску этой дрянью. Старик Адамс – он предпочитал красный цвет, и краску Тимоти позаимствовал из банки, оставшейся после окраски входной двери, – очень обиделся и предложил расквасить ему нос. Фред Ферри по деревенскому обычаю подал на него иск – и если ему это обойдется меньше пяти фунтов, сказал старик Адамс, уныло нахлобучивая шляпу на глаза при одной только мысли об этом, так не видать ему завтрашнего дня.

Быть может, мы тогда прочли церковный журнал и наши нимбы подновились, но как бы то ни было, мы пригласили Тимоти к нам на чай. Подставляли другую щеку в упоении – вопреки тому, что нам пока не удалось сделать с Соломоном и Шебой, – перевоспитать его.

Должна с сожалением признать, что и тут мы не преуспели. Чай он пил – то, что не выплескивал на ковер, – с хлюпаньем, напоминающим всхлипы засорившихся водопроводных труб. Кошки были ну просто заворожены. Хлеб с маслом он подносил ко рту обеими руками, упорно глядя на нас поверх ломтя, словно над бруствером. Как мы ни пытались завязать разговор, он хранил полное молчание. Когда он кончил есть и мы спросили, чем бы ему хотелось заняться теперь, он решительным шагом подошел к окну, взял пепельницу, постукал, чтобы она зазвенела, а потом ловко разбил ее о подоконник. После чего отбыл домой – и Чарльз, торопясь открыть ему дверь, наступил на другую пепельницу, которую мы безопасности ради поставили на пол. И только на пороге Тимоти нарушил обет молчания.

– А он ее того, – изрек он.

Продолжение потрясает меня и по сей день. На следующее утро Тимоти явился, безмолвно повис на нашей калитке, немножко покатался на ней, а когда обнаружил, что после его поведения за чаем я на него внимания обращать не желаю, стрельнул в Соломона, который рыл яму в саду. И промахнулся. Вне себя от бешенства, забыв церковный журнал, я вылетела из дома, намереваясь задать ему трепку, какую ему еще никто не задавал. Но когда я подбежала к калитке, Тимоти все еще стоял там и смотрел на Соломона, парализованный удивлением.

– Он мне сказал, – объявил он, даже не вспомнив, что ему следовало улепетнуть, – что было, то было.

Когда мимо уха Соломона в роли неподвижной мишени просвистел камень, он испустил громкий негодующий рев. Заинтриговала Тимоти не его способность разговаривать – он уже полмесяца жил рядом с Мими и привык к говорливости сиамских кошек, – а его бас.

– Почему, – пожелал узнать Тимоти, – у него голос не такой, как у Мими?

– Да потому, что он мальчик, – сказала я.

– А откуда я знаю, что он мальчик? – спросил Тимоти с возрастающим любопытством.

Ответ пришлось искать молниеносно.

– По его голосу.

Если бы кто-нибудь объявил, что проблему Тимоти может решить кот, я бы ни за что не поверила. И уж, конечно, не Соломон, который вот уже четыре года сам был проблемой из проблем. И все-таки решил ее он. Тимоти, у которого дома не было никаких животных, видимо, презирал кошек, если они были девочками, как Мими, но мысль о том, что Соломон – мальчик, совсем его заворожила. Соломон со своей стороны милостиво простил Тимоти тот камешек и пришел к выводу, что он очень даже привлекателен.

С этой минуты под боком у нас возникло общество взаимного восхищения, которое ничто не могло поколебать.

В некоторых отношениях польза была очень большой. С тех пор как Соломон был котенком, для нас оставалось непреходящим кошмаром забрать его в дом загодя, когда мы собирались поехать в город. Экскурсии Шебы на клубничные грядки оказались преходящей фазой и в истинно сиамском духе полностью прекратились, едва клубника сошла и владелец грядок перестал впадать из-за нее в ярость.

Соломон же – в любое время, но особенно если мы торопились на поезд – с завидным постоянством куда-то исчезал. Спал на лугу в теплую погоду, прятался у кого-нибудь в угольном сарае в сырую (или, что было равно возможно, сидел под дождем и наблюдал за чьими-либо утками), а в остальное время мог оказаться где угодно – в гостях у священника или же спешно удалялся в дальний конец долины.

В конце концов он являлся на мой зов, но срок этот варьировался от пяти минут, потребных, чтобы в последний раз понюхать маргаритку, до двух часов, в течение которых я металась по дорогам и тропам в своем городском костюме и резиновых сапогах, лихорадочно гадая, потеряла я свою работу или еще нет. И какое было чудо после появления на сцене Тимоти либо просто открыть дверь и узреть эту парочку, либо – если час был ранний и Тимоти еще не выходил – позвать мальчика и попросить его свистнуть в два пальца: Соломон тут же возникал, точно Чеширский Кот в Стране Чудес, и на его морде было написано новейшее выражение: «Тигр – Друг Человека».

Это обходилось нам в большое количество шоколада. Тимоти, перевоспитался он или нет, был не из тех, кто оказывает услуги из любви. Порой, забыв церковный журнал, мы поддавались гадкому подозрению, что не Соломон исчезал, а Тимоти его находил, но Соломон отсиживался, где ему было указано, чтобы Тимоти мог потребовать награду.

Ну и еще небольшой минус. Тимоти теперь упорно ходил гулять с нами. Мы и кошки – это было достаточно скверно. Мы, кошки и мальчишка в ковбойской шляпе, который время от времени пронзительно свистел, после чего один крупный силпойнт с энтузиазмом бросался «к ноге», а одна маленькая блюпойнт тут же садилась и говорила, что дальше не сделает ни шагу, – это было немножечко чересчур даже для нашей деревни.

Однако полного счастья ведь не бывает. Но Тимоти хоть убрал свою рогатку и начал интересоваться природой. И до того ею заинтересовался, что в конце концов Чарльз после особенно пикантного разговора о коровах прямо перед калиткой священника объявил, что больше никуда с нами не пойдет. Я больше подхожу для таких вопросов, сказал он, и они с Шебой, жалкие трусы, оставались дома и трудились над кухней. Вот почему в тот день, когда мы увидели кролика, Тимоти, Соломон и я гуляли в гордом одиночестве.

Для нас, натуралистов, это было волнующим событием. Со времени эпидемии миксоматоза я кроликов не видела, а Соломон их не видел никогда и на всякий случай сразу же очутился на дереве – а что, если это волк? Тимоти, который про них слышал, но живых никогда не видел тоже, тут же пожелал узнать о них все. Я прочла небольшую, но прекрасную лекцию о кроликах и их привычках, в заключение которой Тимоти объявил, что ему надо.

Посрамленная – видимо, он все пропустил мимо ушей, – но и радуясь, что мы хотя бы шли по лесу, а не посреди деревни, где он обычно испытывал эту потребность, я тактично повернулась к нему спиной. Наступила коротенькая пауза.

– Льется, – сказал Тимоти, что было совершенно лишним. – Прямо в кроличью нору, – возвестил он секунду спустя, а затем сообщил Соломону, очень громко и, очевидно, все-таки осваивая полученные от меня знания: – Кролики подумают, что дождик идет, – докончил он глубокомысленно.

Они великолепно гармонировали друг с другом. Сию секунду невыразимо трогательные – как в тот раз, когда Тимоти посмотрел круглыми глазами на крутой холм позади нас и сказал, что если они оттуда упадут, то станут мертвыми, верно? И улетят на небо, и никогда не будут есть ничего вкусного, потому что будут одними костями. Я торопливо высморкалась, а жена священника тут же пошла и купила ему три коробки пистонов для его пистолета. А в следующую секунду абсолютно невыносимые – как в тот раз, когда я обнаружила, что Тимоти стоит на голове у нас на лестнице, а ногами в резиновых сапогах выписывает сложные узоры на стене, Соломон же гордо восседает рядом, точно тренер. Так бы и отшлепала их обоих!