Дерзкая темная ночь - Кристина Лорен

– А как же бокал шампанского в честь новых отношений, Лола? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.

Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, откуда старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.

Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас вдали от Лос-Анджелеса наконец могу. И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается, а мне еще так много нужно сделать.

Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рейзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.

Со стороны дома слышны низкий голос Оливера, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом, это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Оливера на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.

Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.

Я облокачиваюсь на него сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на него, чтобы понежиться в его близости.

– Где папа? – спрашиваю я.

Оливер проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее: – Заканчивает с ужином в честь нашего появления на публике. – Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох. – Тебе не нравится, как он принял это?

– Я… – уклончиво бормочу я. – Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.

Он наклоняется и целует уголок моего рта.

– Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы – Лоливеры, – тут он подмигивает, – были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.

Я улыбаюсь ему и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.

– Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Лоливеров.

– Как эгоистично, – поддразнивает он. – И так, на минуточку, я ни разу не видел, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.

Прикусив губу, я поднимаю на него взгляд. Он еле заметно улыбается, и я знаю: он и шутит, и вместе с тем серьезен.

– Знаю.

Повернувшись ко мне, он поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.

– Грег счастлив за тебя. – Сделав паузу, он рассматривает меня, пока я стараюсь не забывать дышать под его заботливым и пристальным взглядом. Следующие слова он произносит гораздо тише: – У меня такое чувство, что ты не многих парней приводила домой к отцу.

– Или вообще никого, – отвечаю я, и его взгляд становится тяжелым, задержавшись на моих губах, – ты первый.

– Значит, у тебя ни с кем не было долговременных отношений?

Протянув руку, я касаюсь кончиком пальца его подбородка:

– Я бы пока еще не стала называть наши отношения долговременными.

Он смеется:

– Думаю, все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим термином, ведь мы шли к этому продолжительное время. Я имею в виду кого-то, с кем ты была достаточно долго, чтобы захотеть привести домой.

– Ты спрашиваешь, со сколькими я была?

По его губам скользнула улыбка:

– Не напрямую.

Смеясь, я отвечаю ему:

– Ты мой пятый. Он делает немного сердитое лицо, какого я еще никогда у него не видела. А я спрашиваю:

– Хочешь, чтобы и я у тебя спросила?

– Ты можешь, – бросает вызов он и встречается со мной взглядом, может быть, зная, что я на самом деле не хочу спрашивать. Я жду, и он наконец хохочет, подмигивая мне, – хотя я толком не знаю. Было много случайных встреч на одну ночь в универе. Могу предположить что-то около тридцати.

Я киваю, затаив дыхание и, оглядываясь на забор, выжидаю, когда исчезнет боль от укола в легкие.

– Тебе не нравится мой ответ, – замечает он.

– А тебе мой?

Он со смехом соглашается:

– Не очень. В моем идеальном мире я забрал твою девственность той ночью.

Закатив глаза, я говорю:

– Парни становятся просто нелепыми, когда речь заходит об этом.

– Ну явно не только парни, – возражает он. – Тебе тоже не понравилось, что я был с другими женщинами.

– Мне не нравится мысль, что ты любил других женщин.

Он не может сдержать хулиганскую улыбку. Оливер наклоняется и ртом скользит по моей шее к уху:

– Ну не думаю, что любил когда-то, как сейчас. Когда голова кругом, когда все кардинально другое и стирает все предыдущее. Когда я вижу себя с ней на всю оставшуюся жизнь.

Это ощущается настолько по-новому, настолько открыто и откровенно. Хотелось бы мне знать, понимает ли Оливер степень моего страха, когда я привела его сюда, чтобы этим действием признать (даже если сама не могу произнести эти три коротких слова), что мне важна его любовь ко мне. Ведь как только мы открываем свои сердца навстречу любви, мы показываем Вселенной простейший способ разбить их на кусочки.

Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о нем знаю, прихожу к выводу: я не знаю о нем ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет его любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а какие терпеть не может. Что заказать ему в «Царской гончей», если он опаздывает. Что он единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе его эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого он мог бы влюбиться, разбивали ли ему сердце, каким бойфрендом он был для всех тех женщин. Или что может заставить его уйти.