Спокойно, Маша, я Дубровский! - Елена Логунова

– Ой, могоз, могоз! Не-е могозь меня! – горланила она, упорно не желая хотя бы сменить репертуар.

Я без одобрения отношусь к любительскому пению и считаю караоке мучительной пыткой, которую по чистой оплошности не изобрели отцы инквизиторы. Горластую хрипато-картавую дамочку мне хотелось не просто «замогозить», а на веки вечные запереть в криогенной камере без права реанимации!

К сожалению, за собственным пением вокалистка не слышала моих мысленных проклятий. Я высунулась в окошко, надеясь разглядеть за кустами неутомимую певунью и послать ментальный сигнал более адресно, но перепутала окна и увидела соседний коттедж. А там тоже происходила борьба, но отнюдь не песенно-конкурсного характера! На желтом экране разворачивалось представление в духе японского театра теней – маленькая темная фигура молотила кулачками фигуру покрупнее, та же в ответ являла похвальный пример христианского смирения и всепрощающей любви к ближнему, ибо отвечала на удары поцелуями в превосходящей пропорции два к одному.

В первый момент я подумала, что в мотель закатилась на ночь страстная садомазохистская парочка, но уже во второй поняла, что и очертания резвящихся теней, и сценарий представления мне знакомы. Я переместила взгляд с окна домика на его дверь и в свете лампы над крыльцом разглядела большую цифру 6. Значит, торопясь в постельку, Зяма знал, что будет спать не один, а с Трошкиной. И ладно бы они там тихо спали! Мордобой-то зачем устраивать?

– Вот придурки! Герои-любовники! – зло обругала я их. – Нашли время выяснять отношения!

Братишка совершенно некстати надумал привлекать к себе внимание и принимать гостей. Я решила сообщить ему об этом безотлагательно, с каковой целью оделась, машинально сунула в карман мобильник и пошла в шестой коттедж, оставив бабулю вкушать подобающий ее возрасту мирный сон. Старушка с головой укрылась одеялом, да еще, наверное, уши заткнула, раз ее не потревожили ни звонок Дениса, ни вопли отмороженной певуньи.

Дверь шестого коттеджа была не заперта – похоже, Трошкина распространила привычку жить широко, нараспашку, с собственного жилья на съемное. Опасаясь вломиться к голубкам не вовремя – когда они перестанут клеваться и начнут согласно ворковать, я на крыльце шумно пошаркала ногами о коврик, стукнула в дверь и крикнула:

– Гостей принимаете?

– Дюха, это ты? – обрадовался братец. – Заходи! Спаси меня!

Я вошла, оценила ситуацию, уперла руки в бока и строго сказала:

– Алка, поставь бутылку и разожми кулаки! Если у Зямы будут синяки, это скомпрометирует нашу милицию. Все подумают, что его допрашивали с применением силы!

Напоминание о такой суровой реалии жизни, как опасность угодить под арест со всеми вытекающими последствиями, живо успокоила и Алку, и Зяму: братец втянул губы, нацеленные на поцелуи, и руки, жаждущие объятий, а Трошкина прекратила его колотить. Я бы с удовольствием продолжила это доброе дело за нее, но меня в детстве учили, что драка по принципу «двое на одного» – дело неблагородное. Поэтому я сдержала порыв накидать оплеух гостеприимному братишке и холодно поинтересовалась:

– Каким ветром к нам, Трошкина?

– Она поесть привезла, – благородно вступился за подругу Зяма.

– И попить, – робко добавила Алка, поставив наконец на тумбочку бутылку сидра.

– И полы помыть, да? – непримиримо выдвинутым подбородком я указала на просторную кефирную лужу, растекшуюся по полу.

В белом море айсбергом высилась кубическая картонная коробка из-под кисломолочного напитка «Снежок».

– Не мого-озь меня-а! Моего-о коня-а! – в тему взвыла заоконная певунья.

– Дюха, пиццу будешь? – разряжая обстановку, спросил Зяма и открыл коробку.

Я увидела помидорные кружочки и ветчинные полумесяцы, запаянные в расплавленный сыр, и сглотнула слюну. Покушать действительно было бы неплохо!

– Только у меня нет ни тарелок, ни вилок, ни салфеток, – предупредил он. – И руки помыть не получится, в кране нет воды, тут ее отключают ровно в двадцать три ноль-ноль.

– Ты, я смотрю, завсегдатай! – съязвила Трошкина и снова стиснула кулачки.

– Ладно, Алка, расслабься! Тайм-аут на время позднего ужина! А очищение рук мы сейчас организуем, – сказала я и полезла в карман за влажными салфетками.

Перепутав карманы, вместо упаковки салфеток я вытянула мобильник и с ужасом обнаружила, что он, оказывается, включен! Ну, конечно, я же затолкала трубку в тесный карман, не заблокировав клавиатуру!

Отчаянно отмахнувшись от Зямы, который уже протягивал мне кусок пиццы, я прилепила размеренно вякающий мобильник к уху и прислушалась.

– Инка! Ин-ка! Что за черт? Ты меня слышишь, нет? – сердито, без малейшего намека на недавнюю душевную теплоту, аукал меня Денис.

Я поняла, что непредумышленно послала вызов последнему собеседнику, а им как раз и был Кулебякин, но не это меня испугало. Незапланированный сеанс телефонного общения с милым я уж как-нибудь пережила бы, лишний раз услышать родной голос даже приятно. Но в трубке слышался не один голос! Музыкальный аккомпанемент взывающему ко мне Денису составляло хриплое сопрано:

– Моего-о коня-а...

Я отдернула трубку от уха, прыгнула к окну, прислушалась к отдаленным шумам караоке-бара и услышала:

– Белогги-и-во-ва!

Картавая певица еще набирала в грудь воздух для повтора припева, а я уже выключила мобильник, глянула на Зяму так, что он уронил кусок пиццы, сотворив в кефирном море треугольный остров, и бешеным шепотом скомандовала:

– Вон отсюда, живо! Нас нашли, Кулебякин уже совсем рядом!

Зяма с Алкой, спасибо им, не задали ни одного вопроса и не стали копаться.

Я выскочила на крыльцо первой, Трошкина второй, сграбастав по пути вторую коробку с пиццей. Братец цапнул свою сумку, которую так и не успел разобрать, и последовал за нами, но немного отстал, запирая на ключ дверь домика. Я мысленно похвалила его за сообразительность – можно было надеяться, что закрытая дверь Дениса немного задержит.

Рощица, упоминавшаяся ранее в числе местных природных достопримечательностей, оказалось ореховой. Один за другим мы пролезли сквозь низкие раскидистые кусты, царапая руки ветками и сбивая спелые плоды фундука, чтобы подступить к бабулиному коттеджу с тыла.

– Ба! Ба! – запрыгнув на высокий цоколь и сунув физиономию в форточку, шмелем загудел Зяма. – Бабуля, просыпайся!

Бабуля упорно не просыпалась, а возможности энергично разбудить ее у нас не было. Окошко, обращенное к роще, осторожная старушка открывать на ночь целиком не стала, а дотянуться до спящей через форточку Зяма не мог. И орать в полный голос мы не смели, опасаясь себя выдать.

– Дай мне какую-нибудь ветку, Дюха! – шепотом попросил братишка.

Я всем телом повисла на гибкой плети орешника, пытаясь оторвать ее от куста.