Лесная крепость - Валерий Поволяев

Партизан не было ни видно, ни слышно. Клёст понял – до лесных духов ещё не дошли. А дойти надо было во что бы то ни стало, дойти и сломать горло страшным бородатым людям; приказ, который был поставлен перед оберштурмфюрером, он выполнит обязательно, иначе не быть ему оберштурмфюрером… Клёст снова произвёл перестановку: вперёд пустил отряд полицаев, следом – полевую команду, заключающими поставил эсэсовцев и торжественно выкинул перед собой руку ладонью вниз.

– Во имя великого фюрера – вперёд! Сокрушим русских бандитов! – Он сделал несколько шагов, неожиданно поскользнулся и упал на одно колено. – Хайль!

– Хайль! – вяло и нестройно отозвалось на выкрик своего предводителя войско и двинулось вперёд, к недобро темнеющему лесу.

Полицаи, оказавшиеся в первых – самых опасных, как стало понятно, рядах идущих, негромко ругались (ругаться громко боялись), плевались, недобро косясь в сторону фрицев:

– Сосискоеды хреновы, хотят из нас мясо сделать… Подставляют нас по первое число… Вот недоноски из фатерлянда!

Легачёв попробовал вмешаться в ругань, повысил голос:

– Прекратить разговорчики, пока господин оберштурмфюрер всех нас не прижучил!

– И не прижучит. А ты, если будешь выслуживаться перед ним, в первые же десять минут получишь пулю в черепушку. Понял?

После такого предупреждения Легачёв затих, словно бы сам себя пробкой заткнул. И больше не возникал. А полицаи продолжали тихо роптать, ругали оберштурмфюрера и Гитлера, Сталина и войну, ругали всех и вся, жалели себя и долю свою, шарили глазами по деревьям и, трясясь, ждали, когда же раздастся новый взрыв…

Уже на ходу Легачёв выделил из своей команды шесть человек и послал их вперёд.

– Идите, будете боевым охранением… Оберштурмфюрер приказал. Под ноги только смотрите – вдруг ещё попадутся мины?

Мины полицаям попались, и не одна, но, когда раздались эти взрывы, ни Легачёву, ни оберштурмфюреру уже было не до мин – загрохотали партизанские автоматы, а с двух сторон окопа, который занимал Чердынцев, ударили пулемёты, беря карателей в клещи.

Завязался бой – долгий, тяжёлый. Не было в этом бою пощады никому – ни нашим, ни немцам, ни птицам, ни зверям: всех корёжили пули, осколки гранат, раскалённые охлесты взрывов, лес стонал, недалёкая река тоже стонала – в нескольких местах лопнул лёд, природа горевала и мучилась. Клёст пытался командовать боем, поначалу ему казалось, что это удаётся, на деле же было не так: полевая команда слушалась только своего начальника, эсэсовцы приказов не слышали и действовали, кто как мог, полицаи вообще норовили расползтись во все стороны, как тараканы, а человек с сомнительной, на их взгляд репутацией, Легачёв совсем не был им указом. Когда Клёст понял, что наладить бой так, как ему хочется, не удастся, он решил действовать по старому методу: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»

Он увидел, как два полицая, трясясь, пытаются укрыться за каким-то кустом, не выдержал, поднялся в рост – не побоялся пуль, – подбежал к ним и заорал что было силы:

– А ну встать, сволочи! – Увидел встревоженные, какие-то опрокинутые глаза полицаев, это разозлило его ещё больше, он совсем забыл, что полицаи не знают немецкого языка, поэтому и не понимают оберштурмфюрера, проорал снова: – А ну встать, скоты, кому сказано!

Полицаи хоть и не разобрали, что выкрикивает им эсэсовец, но через несколько мгновений всё-таки сообразили, чего он хочет, и, опасливо вжимая головы в плечи, кругом ведь свистели пули, начали, цепляясь пальцами за куст, подниматься.

– Вы трусы! – прокричал им, напрягаясь изо всех сил, Клёст. – А трусов в бою расстреливают.

Он ткнул «парабеллумом» в лицо одного полицая, нажал на спуск, и у того над правой бровью образовалось глубокое красное пятно, из которого выбрызнула густая мозговая кровь. Полицай, уже мёртвый, недоумённо похлопал глазами и повалился на куст, подмял его тяжёлым телом и сполз вниз, приклеился влажной, быстро пропитавшейся кровью головой к снегу.

– Трус! – прокричал Клёст в лицо второму полицаю. – Ты тоже достоин пули! А ну вперёд!

Полицай втянул голову в плечи так сильно, что она чуть по макушку не въехала у него в грудную клетку, подчиняясь команде эсэсовца, пробежал несколько метров и залёг. Огонь партизан был сильным. Надо много молиться, чтобы не зацепила партизанская пуля.

А немцы несли потери. Они хоть и мастера воевать, но победа даётся им только тогда, когда спины их уязвимые прикрывает тяжёлая бронированная техника. И у полицаев были потери – несколько человек застыли неподвижно на снегу, впаялись в него своими телами, один из подстреленных был, правда, ещё жив – ногами судорожно подёргивал, словно бы кому-то знак подавал, но конец его был очень близок.

Старшина Иванов с напарником Кузьмой двигались за немцами следом, почти впритык, правда, особо не торопились, хотя могли убыстрить ход, битюги бы здорово помогли им в этом, но старшина рассудил разумно: немцы – большие аккуратисты, они когда находятся в походе, то боевое охранение выставляют не только впереди, по движению, но и сзади, арьергард называется… Вполне возможно, они арьергард на этот раз выставили, поэтому упаси Господь на него наткнуться.

Иванов двигался верхом на битюге впереди, подбадривал засыпающего на ходу коня ударами каблуков в низ брюха. Кузьма, управляя двумя другими битюгами, шёл на санях следом. Иногда старшина останавливался, вглядывался в следы и произносил неспешно:

– Эсэсовцы идут первыми, полицаи последними…

– Откуда знаешь? – любопытствовал Кузьма.

– Обувь у них разная.

Через некоторое время он тормозил коня вновь и, перевесившись через круп, сосредоточенно вглядывался в следы.

– Немцы, как в шахматах, перестановку произвели, сейчас полицаи идут первыми, а эсэсовцы последними.

– Откуда знаешь?

– Я же говорю – обувь у них разная.

– Следопы-ыт, – произносил Кузьма невнятно, кашлял в кулак. Непонятно было, то ли уважительный это у него кашель, то ли неверящий, то ли ещё какой-то: Бойко принадлежал к числу людей, у которых на лице было одно, в голове другое, в душе третье.

– Ага, Джура я, – сказал Иванов, трогая коня, для этого ему понадобилось несколько ударов каблуками, слишком долго доходило до битюга, что надо сделать. – Джура – памирский барсолов, шесть пишем, один в уме, – добавил старшина.

– А при чём тут «шесть пишем, один в уме»? – Кузьма вопросительно поднял брови домиком.

– Да так, оказались слова неожиданно на языке и соскочили, – беспечно произнёс старшина, но напарник ему не поверил: чего-то мудрит Иванов, мужик он неглупый и при всех «пишем» и «в уме» ещё кое-что в уме оставляет… Причём не для общего пользования. Об этом он не сообщает.

Так они и двигались следом за боевой колонной оберштурмфюрера Клёста, по отпечаткам, по следам, загадившим снег, определяли, где находится эсэсовский начальник и что собирается делать дальше, ждали, когда забухают взрывы и по-сорочьи застрекочут немецкие автоматы, которыми были вооружены и наши, и фрицы.