Песнь копья - Илья Крымов

Тильнаваль не сразу поняла, что он хотел усадить её на толстобокого мерина лицом к крупу. Человек не выглядел особо крепким, но оказался сильным. Сам он взлетел на второго, взял в одну руку пистолет, а в другую — верёвку, прикреплённую к оголовью первого.

— Не хочу показаться капризной, — хрипло выдохнула Тильнаваль, — но так и продолжится наш путь?

— Надеюсь, что нет. Фургон мне нужен, с ним легче везти тебя, легче защищать, перевозить припасы, видит бог сейчас за них каждый глотку готов перерезать. Не говоря уже о таком количестве свинца. — Он как-то совсем по-детски хихикнул. — Если Господь-Кузнец будет на нашей стороне, найдём помощь ещё до ривенской границы. Она в нескольких днях пути на север.

— Значит, Ривен? — Женщина принялась лихорадочно прикидывать. — Самое западное королевство… а я думала, ты везёшь меня на восток.

— С чего бы?

— Эстрэ, Папский Престол…

Он рассмеялся, чем спугнул птиц с одиноко стоявшего невдалеке дерева.

— Ты думала, что я повезу тебя через весь Вестеррайх? По суше? Мы год ползли бы.

— И что теперь? Зачем нам в Ривен?

— Всё тебе расскажи. Наберись терпения, беглянка, потом неожиданность будет.

Так и ехали дальше по раскисшей дороге пограничья, но хотя бы под солнцем, а не в зловонном мраке фургона. Над землями поднимался парок, редкая птица висела в вышине и у женщины на душе становилось чуть легче. Увы, вскоре её тело стало болеть, натёрлись внутренние стороны бёдер, ныла спина, шея; страшно затекли и отнялись в перчатках руки. Они были такими тугими, что и пальцем не пошевелить, — то есть правильно сделанными.

И всё же сломанная ось была благословением Матери Древ. Тильнаваль улыбалась.

— Ты ведь что-то украла? — спросил вдруг Клеменс.

Ответа не последовало.

— Что-то украла… у волшебниц Хрустальной Арки? Я прав?

— Вынюхай.

Он усмехнулся:

— Боюсь, всё, что можно было познать носом, я уже познал.

— Ага…

— Например, я сразу сказал святым отцам, что ты не человек. Они не поверили. А уж как волшебницы удивились! Ух-ху!

Мужчина не видел, но знал, как широко распахнулись глаза его узницы. Он буквально чуял, как изменился запах её свежего пота. Смятение.

— Обычно, когда волшебника касаются керберитом, его ложная личина спадает, открывается истинный облик. Но не с тобой. Ты продолжаешь притворяться человеком. Не знаю, как это получается… и не хочу знать. Главное, что пахнешь ты не по-человечьи.

Большие копыта месили грязь, солнце светило и птицы пели друг дружке серенады, будто не сотрясался мир от творившегося хаоса, будто не страдала пленённая Тильнаваль.

— Так что ты украла? Магессы не сказали святым отцам, а те не смогли сказать мне. Но явно что-то очень ценное, чего при тебе не было. Так что? Где ты это спрятала?

— Всё тебе расскажи, — передразнила женщина, глядя на меринов круп.

— Ладно, заслужил. Но знаешь… они ведь всё равно выведают. Они сломают тебя. Всех ломают. Это просто… это… так устроено живое тело. Даже если ты самая стойкая, они просто потратят больше времени. Если же я привезу им покражу, они обойдутся дознанием первой степени. Беседами.

— Какие слова ты знаешь. «Дознание первой степени». Наверное, и сам пытал.

Она не видела этого, но представила, как Клеменс грустно улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — никогда и никого.

— И верно. Ты же гончая. Пёс. Собака, которая должна найти и притащить хозяину кровоточащую добычу, в надежде, что ей потом, соберут что-нибудь из объедков, бросят подачку.

Пленитель не ответил, и они ехали молча, пока Тильнаваль не стала чувствовать на своей спине взгляд. Обернувшись, она посмотрела в лицо Клеменсу, его глаза не моргали, застыли без выражения, а к губам прилипла неживая, холодная полуулыбка. Сердце Тильнаваль пропустило удар, мелко затряслись поджилки, сколько он уже смотрит так?

Этот человек не был страшным, о нет, он был жутким.

— Ты даже не представляешь, насколько права, — сказал он.

Путь продолжался. Время от времени пленитель скупо давал ей попить и говорил, когда можно будет передохнуть, лошади шли весело, им нравилась свобода от тяжёлой ноши. Тильнаваль разогрелась на солнце и её стало клонить в сон, когда охотник вдруг воскликнул:

— Добрейшего вам дня, мой друг!

К тому часу они въехали в жидкий лесок, по которому гуляли ветра. У дороги показался сухопарый немолодой мужчина, сутулый, но крепкий. Бледное небритое лицо сильно оттеняло залегшие под глазами тени, человек был грязен и нёс за плечами мешок; на поясе болталась пара худосоких зайцев. При виде чужака незнакомец стянул с головы облезлую меховую шапку и поклонился.

— И вам, значит… того же, — прогудел он.

— Скажите мне, добрый друг, коего высшие силы, сжалившись над усталым путником, так вовремя направили в помощь, есть ли в округе этих славных земель какое-нито местечко, где я, разумеется, не безвозмездно, смог бы заручиться подмогой кузнеца и плотника?

Простолюдин таращился на всадников с открытым ртом, не в силах понять сложных словесных громад. Никто и никогда на его веку так не изъяснялся. Клеменс осознал, что не стоило мудрить с ложной личностью и продолжил проще:

— Деревня где-нибудь поблизости есть? Нужен кузнец, плотник, ночлег.

— А-а-а! — с облегчением воскликнул старик. — Так это, милорд, оно-то ясно, что есть! Дале по дороге езжайте, значит, тама развилка, значит: прямо, — эт до самой границы, к крепости его величества, но то путь дней на семь пеших… вашими, значит, на три-четыре, да! А ежели вам именно что кузнец потребен, то направо сворачивайте, часов через… несколько, доберётесь до Старых Глинок! Деревня это, милорд, там и кузнец, там и трактир…

— Значит, направо! Будь здоров, добрый человек!

Старик чуть не упустил мимо рук брошенный медяк.

— Счастливого пути, милорд! Храни вас, значит, Бог…

Ехавшая спиной вперёд Тильнаваль следила за незнакомцем ещё достаточно долго, а тот провожал всадников немигающим взглядом. Монетка вертелась в ловких заскорузлых пальцах.

— Эй, Пёс, — позвала она, — он мне не понравился.

— Простой человек.

— Жуткий. Как ты. Нет, даже хуже.

— Простой человек, — повторил пленитель, следя за деревьями по сторонам от дороги, прислушиваясь, принюхиваясь, — а значит, — бедный. Бедность старит заботами и трудностями. Он браконьер, ставит силки, пытается прокормиться. Кроме ножа оружия никакого… хотя, пахло от него странновато. Чем-то кроме крови, грязи, мочевины, других обычных выделений. Не смог разобрать…

— Пёс, начинай уже думать головой. Старик бродит с ножом по лесу. Сейчас! Когда и с топором бродить небезопасно!