Орден Последней Надежды. Книга 2. Святой воин - Андрей Родионов

В себя я прихожу в какой-то небольшой комнате, тускло освещенной четырьмя подсвечниками. Несколько секунд я непонимающе пялюсь на толстые свечи, что медленно оплывают от пламени горящих фитилей, прозрачные капли воска тут же стекают вниз, где сразу застывают, желтея. Из мебели в комнате имеется лишь колченогий стол, сплошь заставленный тарелками с едой, да несколько тяжелых табуретов. Дощатые стены и низкий потолок потемнели от времени, окон нет совсем, зато я окружен знакомыми лицами. Младший «братец» Пьер столбом застыл у запертой двери, он плавно водит охотничьим кинжалом по оселку и то и дело отставляет клинок в сторону, любуясь узором стали. Широкий пояс баварца оттягивает странно знакомый мне меч, — похоже, булатному клинку суждено постоянно менять хозяев. Жак и Жан, а вернее, господин маркграф Бранденбургский и его преданный вассал сьер Жак де Ли сидят за столом напротив меня, задумчиво потягивая что-то из высоких кубков. Полагаю, что вино, а не пиво. Оба прямо из кожи вон лезут, лишь бы доказать французским рыцарям, что они такие же, свои в доску, и в битве удальцы, и на пиру молодцы. Завоевывают дешевую популярность.

Едва придя в себя, я сразу оцениваю шансы на спасение. Итак, комната без окон, у единственной двери застыл Пьер. То, что он самый младший из «братьев», ничего не значит, в рукопашной баварец без особого труда одолеет троих таких, как я. Пока я был без сознания, меня гостеприимно усадили на стул и, чтобы не упал, заботливо к нему привязали. И кто их, гадов, надоумил связывать не одной веревкой, а двумя? Обнаружив, что гость очнулся, «братья» не спешат радоваться, не кидаются распутывать мне руки или хотя бы ноги. Казалось бы, откуда им знать, что со связанными руками я умею бегать так же быстро, как и с развязанными? Наверное, просто перестраховались.

— Весь вопрос в том, что с ним теперь делать? — словно продолжая прерванную беседу, басит Жак де Ли. — Будь это обычный соглядатай, сразу перерезали бы глотку, никто бы и не спохватился. А вдруг он важная фигура, что тогда?

— Но это же наш верный соратник, — вроде бы протестует Фердинанд. — Стоит ли поступать с ним так безжалостно?

Достаточно раз глянуть в суровое лицо баварца, оценить хищный оскал зубов, мрачное пламя глаз, чтобы понять одну простую вещь. Ну не знает маркграф слова «милосердие», не так его воспитывали. Жалость к себе подобным — удел бедняков. Для того любой разумный государь и содержит целую толпу священников, чтобы они неустанно вбивали в голову простонародного быдла простые и понятные заповеди. Слушай господина своего, он дан тебе от Бога. Не убий, не своруй и так далее, по списку. Десять заповедей, ха! Для народа у правителей всегда наготове десять раз по столько. Ведь одной грубой силой людей в повиновении не удержишь! Надо с раннего детства загонять их на проповеди и мессы, чтобы на всю жизнь проникались уважением к своим хозяевам. И неважно, что поначалу тех называли вождями, а затем, много позже, — лордами и князьями, рыцарями и дворянами.

Вот потому церковь и пришла в упадок в двадцатом веке (про родной двадцать первый и говорить смешно!), что с появлением телевизора морочить людей стало проще и дешевле. Появились шоумены, телевизионные звездочки и всяческие MTV-идолы. Правители не дураки, денежку считать они хорошо умеют. Вы думали, это по ошибке наши вожди на теннисные корты без счета миллионы долларов тратят да замки по всяким Австриям и прочим Швейцариям себе прикупают, а на детей кидают матерям по семьдесят рублей в месяц? Да наши правители и на смертном одре будут прикидывать, как бы нагреть каждого из родных избирателей еще на пару долларов!

Те, кто заказывает музыку, давно поняли, что церковь умерла, сильным мира сего она больше не нужна. Отныне Мадонна — не девушка с просветленным лицом, держащая на коленях упитанного карапуза, а мелкая вертлявая телка с замашками портовой шлюхи. И даже Иисус — не Спаситель, а всего лишь рок-звезда, волосатый придурок, что-то орущий под вой гитар и грохот барабанов. Сто раз были правы средневековые священники, когда запрещали простым людям рассуждать о Боге. Стоило отпустить вожжи, как те придурки чего только не нагородили в меру своего свинского понимания...

Словом, ошибается тот, кто думает, будто телевидение внедрили в каждый дом для того лишь, чтобы современным сервам было чем развлечься. Нашим господам намного проще и дешевле содержать десяток прирученных дикторов, которые послушно блеют то, что в данный момент нужно власти. А десятки тысяч священников так просто не проконтролируешь, поди проверь, что там они бормочут прихожанам. Куда проще найти несколько мерзавцев и негодяев, что с честными лицами и ясными глазами будут нести с голубого экрана всякую ахинею, чем заставить сразу всех священников врать народу!

— Наш верный соратник? — переспрашивает сеньора Жак де Ли, на каменном лице которого угадывается легкое сомнение. — Теперь я в этом не уверен! Будь Робер нашим преданным другом, разве он не подошел бы и не спросил прямо, как и подобает поступить настоящему рыцарю?

— Боюсь, сьер де Армуаз излишне любопытен и застенчив, — легко отбивает посланный мяч маркграф. — Возможно, он просто постеснялся нас беспокоить, решил сам все разузнать.

— Может быть, спросим у него? — внезапно осеняет Жака де Ли светлая мысль. Неглубокие морщины, собравшиеся было на его лбу, твердом, словно гранитный валун, тут же пропадают, являя миру гладкую кожу.

Баварцам стоило бы на детских утренниках выступать, слишком уж натужно и ненатурально разыгрывают они простенькую сценку из серии «перевербуй гада». С другой стороны, а где им учиться актерскому мастерству? До Станиславского, с его «верю — не верю», еще чертова уйма лет, даже до рождения Шекспира остается никак не меньше века. Византийцы, виртуозно владеющие искусством притворства, живут далеко, вот и приходится до всего доходить самим. Я, в свою очередь, старательно делаю вид, что искренне верю в происходящее. Актеры, пусть и любители, — люди крайне обидчивые. Не дай бог показать, что не понравилась их игра, ухмыльнуться не вовремя или отпустить шуточку поострее. Не стоит в моем положении беспомощной жертвы дергать смерть за усы, зарежут, глазом моргнуть не успею! А этого допускать никак нельзя, ведь я еще толком не закончил ни одного дела.

— Да и верно, отчего бы не спросить, — легко соглашается господин Фердинанд. — Итак, сьер Армуаз, что вы делали в столь позднее время под окном?

— Шпионил за вами, — легко иду я на сотрудничество. — Простите, друзья мои, я делал это не по велению души, а по принуждению!

Я покорно склоняю голову, отдаваясь на милость строгих судей. Баварцы быстро переглядываются, краем глаза я замечаю их довольные ухмылки. Клиент вполне готов для вербовки, даже пугать не пришлось.

— Выкладывай все без утайки, — деловито велит маркграф. — И помни: только потому мы тебя барону де Рэ не отдали, что нравишься ты нам. А вот барону — нет. Он, бедолага, отчего-то вбил в голову, что не лекарь ты, а искусный убийца, нанятый его врагами. Потому Жиль де Лаваль собирается тебя схватить и долго пытать, а после предать лютой смерти. Вот и выходит, что одни мы и есть твои настоящие друзья, которые от всех невзгод защитят. Ты понял?