Золотой век Испанской империи - Хью Томас

Некоторые указания на то, кем могли быть эти «другие», можно было увидеть уже в 1524 году, поскольку в мае этого года сам Педрариас присоединился к трем успешным и богатым энкомендерос из Панамы, чтобы исследовать «Биру». Этими его спутниками были Франсиско Писарро, Диего де Альмагро и священник Эрнандо Луке.

Писарро, родом из Трухильо в Эстремадуре, был дальним родственником Эрнана Кортеса, чья бабка Леонор была из семейства Писарро{382}. Альмагро был компаньоном и другом Писарро, чье происхождение мало отличалось от его собственного, в то время как Луке был из Севильи; возможно также, что он был конверсо. Эти трое в совокупности владели половинной долей в планируемой экспедиции на трех кораблях; вторая половина принадлежала Педрариасу.

Писарро имел репутацию лидера, стойкого в тяжелых обстоятельствах и физически сильного; кроме того, он поддерживал дружеские отношения со своими людьми и пользовался у них популярностью. Тот факт, что он был неграмотен, казался не настолько важным. Высказывалось предположение, что в молодости ему приходилось приглядывать за свиньями – учитывая существенную роль, которую эти животные играли в экономике Эстремадуры, это не кажется таким уж невероятным{383}. Альмагро тоже был неграмотен. Луке умел читать и писать – и, разумеется, проповедовать. Он был одним из одиннадцати священнослужителей, сопровождавших фрая Хуана де Кеведо, первого епископа Панамы, на его пути в Новый Свет. Перуанский историк Бусто считал, что Луке обладал необычайным талантом к предпринимательству{384}.

Эти люди тщательно подготовили свою экспедицию, и в ноябре 1524 года Писарро отправился в путь на трех небольших кораблях, взяв с собой меньше двухсот человек. Он плыл из Панамы вдоль тихоокеанского побережья, оставив Альмагро на берегу для поиска подкреплений. Они не считали это слишком многообещающим предприятием; при них были лишь четыре лошади и одна боевая собака – и никаких аркебуз, арбалетов или артиллерии{385}.

Фактически Испания уже оставила в Перу свою отметину, поскольку в 1524 году туда из Кастилии была завезена оспа – хотя ни один испанец даже не ступал на территорию страны{386}.

Незадолго до этого, в январе 1523 года, Хиль Гонсалес и Андрес Ниньо, убежденные, что богатства следует искать на севере, а не на юге, отправились на четырех небольших судах от Жемчужных островов у берегов Панамы на север, по направлению к Гватемале. Подобно всем ранним исследователям этого региона, они надеялись найти пролив, ведущий в Тихий океан. Проплыв почти две тысячи миль, они за последующие полтора года открыли несколько новых индейских государств, но никакого пролива перед ними не явилось. Под конец этого периода их корабли были уже настолько источены червем, что им пришлось продолжить путешествие по суше. С сотней человек они углубились во внутренние районы, пройдя еще приблизительно 300 миль вдоль центральноамериканского побережья. По дороге Хиль Гонсалес де Авила получил множество подарков общей стоимостью более 100 тысяч песо. Эта земля соседствовала с принадлежащей Альварадо Гватемалой, и здесь были те же обычаи, боги, костюмы и язык. Более 32 тысяч туземцев по доброй воле приняли крещение – писал Петр Мартир, как всегда преувеличивая{387}. Хиль Гонсалес сообщал, что в этой части Центральной Америки все плотницкие инструменты делаются из золота – но он скорее всего тоже ошибался, приняв за золото медь.

Их отряд проходил местами, где реки намывали свои берега, и извилистыми путями добрались до места, которое назвали Сан-Висенте, у подножия вулкана Чичонтепек, в долине Хобоа. Пройдя немного дальше, Хиль Гонсалес натолкнулся на местного правителя майя по имени Никойяно, которого убедил принять крещение и который вследствие этого отдал ему шесть золотых статуэток богов, каждая более фута в высоту. Никойяно рассказал ему о другом правителе по имени Никарагуа, который жил приблизительно в 150 милях к западу, и Хиль Гонсалес направился туда и убедил и его тоже принять христианство, вместе с девятью тысячами его подданных. Никарагуа подарил испанцам золотых ожерелий на 15 тысяч песо; Хиль Гонсалес в ответ подарил ему шелковый жилет, холщовую рубашку и красную шапку.

Последовала долгая беседа, в течение которой Никарагуа сказал, что вскорости грядет полное уничтожение человеческой расы, которое люди навлекли на себя своими многочисленными грехами и неестественными похотями. Этот правитель задал Хилю Гонсалесу де Авила множество интересных вопросов, которые, должно быть, показались конкистадору неожиданными, а именно: что вызывает тепло и холод? Допустимы ли танцы и употребление спиртных напитков? Есть ли у людей душа? Хиль Гонсалес ответил ему добротной проповедью, в которой описывались преимущества христианства и порочность человеческих жертвоприношений{388}. Только сейчас он узнал, что индейцев приводят в ужас бороды испанцев.

Хиль Гонсалес и его спутники были также поражены высоким уровнем культуры этих индейцев. В особенности их впечатлили просторные дворцы с этими церемониальными комплексами, имевшими «городскую планировку», по мнению испанцев, мало что могло сравниться в европейском мире{389}. Однако несмотря на все это, словно чтобы напомнить об изначально присущем им «варварстве», индейцы время от времени приносили девушек в жертву близлежащим вулканам.

Хиль Гонсалес двинулся дальше к озеру Никарагуа, которое посчитал устьем пролива, что они так долго искали, и назвал его «Сладкое море» (El Mar Dulce). Ниньо тем временем продолжал исследовать берег с моря. Он достиг залива Чолутека, относящегося теперь к Гондурасу, и политично назвал пролив, соединяющий его с морем, именем бургосского епископа Фонсеки – он сохраняет это название и по сей день.

Затем оба конкистадора возвратились в Панаму, где объявили, что крестили 82 тысячи индейцев и привезли с собой золота на 112 тысяч песо. Педрариас, как и можно было ожидать, потребовал себе пятую часть – однако Гонсалес вместе со своими сокровищами, не попрощавшись ни с ним, ни с кем-либо еще, вернулся в Санто-Доминго. Там он начал искать поддержку, а также отправил в Испанию Андреса де Сереседу с подарками для епископа Фонсеки и предложением, чтобы ему, Хилю Гонсалесу де Авила, было пожаловано губернаторство в Никарагуа, независимое от Педрариаса.