Воронка времени - Адриан Фараван

– Точно! Прошу любить и жаловать – маг первой категории Великий Рав! – продекламировал Равиль и исчез в воздухе.

– Ладно, ладно тебе. Давай, появляйся, хватит кривляться, – с усмешкой сказала Умка.

– Эх, покудесничать не дают! – промолвил Равиль, вновь появившись перед ребятами.

Так, за шутками, ребята быстро добрались до стен монастыря Аннунциаты. Перед самыми дверьми ребята застыли в нерешительности. На двери не было звонка или молотка, и на их робкий стук никто не отозвался. Но тут им повезло, как раз в это время к монастырским дверям подошел Салаи. Он был всё еще навеселе и не сразу заметил наших путешественников. Только упершись плечом в дверной косяк, он вдруг обратил внимание на детей.

– Послушайте, я, кажется, Вас где-то видел… Не помню где, синьорина, но мой глаз намётанный. Как-никак, художник, с Вашего позволения. Мы с Вами знакомы?

– Мы виделись вчера на площади, когда за вами гнался Пьеро Арджиенто.

– А, да, вспоминаю. Этот бедняга… О, да Вы не одна… Прекрасно. Ребята, помогите мне, эта проклятая дверь вечно заедает. Если бы я был таким же сильным, как маэстро, я, может быть, и не замечал этого, но… увы… давайте-ка вместе толкнем. Э-эх! – крикнул он и с разбегу врезался плечом в дверь.

Она легко распахнулась, и Салаи провалился в темноту.

– Идёмте, чего же вы там стоите. Вы ведь к маэстро пришли, не так ли? Я вас провожу, – промолвил он и прислонился к стене плечом.

Ребята зашли один за другим и застыли на пару мгновений, привыкая к темноте внутри помещения.

– Это туда по коридору. За мной. Позвольте мне держаться за Вас, молодой человек, у нас здесь полы такие кривые, всегда можно споткнуться, – пробормотал он и вцепился в локоть Жени.

Так действительно стало лучше, Салаи пошёл значительно ровнее, и уже через минуту они вошли в просторную гостиную. Теперь при свете дня её можно было разглядеть повнимательней. Большой деревянный стол стоял посередине. Вдоль него располагались скамьи и несколько стульев. За столом сидел лохматый черноволосый человек, внимательно рассматривавший какой-то чертёж. Одной рукой он вносил какие-то поправки, другой в то же время запихивал в рот что-то вроде зелёного салата. Он недовольно оторвался от своих занятий на шум, который произвёл рухнувший рядом на скамейку Салаи.

– Привет, Зороастро. Я пришёл. Вот, привёл гостей к маэстро. Сейчас я их отведу к нему, только отдохну чуть-чуть.

– Слушай, Салаи, может, тебе лучше вздремнуть. Если Леонардо тебя таким увидит, рассердится. А за гостей не беспокойся, я сам. Баттиста! Помоги тут Салаи уложить, – из соседней комнаты вышел мужчина, молча подхватил подмышки Салаи и взвалил на плечо.

По всему видно, что для них обоих это было привычным делом.

– Не обращайте внимания, с ним такое случается.

А я вас помню. Вы вчера вечером приходили с маэстро. Он у себя, в мастерской.

Поднявшись на второй этаж, они наконец-то оказались в святая святых – в мастерской. Она была просторна и светла. Сбоку у окна стоял деревянный станок с картиной, завешенной полотном, на столе валялись какие-то чертежи и рисунки, в дальнем углу комнаты у печи стоял другой столик, сплошь заставленный стеклянными колбочками и банками. В одном углу стояли книжные полки, непонятно как выдерживавшие свою ношу – стопки книг в толстых кожаных обложках. Сам художник стоял у окна и внимательно вглядывался в небо.

– А, это вы? Очень рад, очень рад. Вот, вчера после вашего ухода завершил эскиз. Как, похож? – он протянул чёрно-белый портрет Жени.

– Здорово! – восхитилась Дашка, – а что, Вы даже ночью работаете?

– Конечно. Вы знаете, ещё в детстве я задумался – ведь мы проводим во сне практически треть своей жизни. Это же такое расточительство! Сколько бы мы могли узнать и сделать, если бы не тратили это время впустую. Но ведь и не спать вредно – я пытался, ничего хорошего из этого не получилось, голова тяжёлая, не соображает, руки трясутся – нет, совсем без сна не годится. Что же делать?

– И Вы нашли решение?

– Да. Экспериментальным путем я нашёл, что для меня достаточно спать около пяти часов. Смею заметить, что у каждого человека своё ощущение времени, а потому и необходимое время сна тоже разнится. Так вот, я разработал для себя специальную схему сна – сплю пятнадцать минут каждые четыре часа. Так я выиграл огромное количество времени! И потом, в тишине ночи, когда остаёшься наедине с собой, ты принадлежишь себе полностью, и потому ты можешь сделать во много раз больше.

– Извините, маэстро, но не получается, – сказал вдруг Женя.

– Что не получается?

– При такой схеме вы не спите необходимых пять часов.

– А Вы, я смотрю, любитель численности. Похвально, молодой человек. Вы правы, под утро я всё равно ложусь ненадолго – ровно на четыре часа. Я, знаете ли, с детства не любил просыпаться по утрам. Зато вечерами не могу заснуть подолгу.

– Так Вы сова! – обрадовалась Оля, – я тоже.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, у нас считают, что все люди делятся на две категории – совы и жаворонки. Совы – те, кто могут работать по ночам, а жаворонки – люди, встающие бодро с рассветом, зато по вечерам они совершенно не способны к работе.

– Прекрасное наблюдение! Надо будет мне его записать, – он вытащил из кармана небольшой блокнотик и стал писать в нём левой рукой.

– Я тоже могу писать левой рукой, – вдруг вставил Кеша.

– Ой, простите! Очень рад, что вас это не смущает. Иногда я забываюсь и начинаю при людях писать так, а это нехорошо.

– Почему? – удивилась Умка.

– У нас считается, что левой рукой пишут лишь те, в кого вселился дьявол. А у вас не так?

– Нет. Пиши как хочешь, никого не касается. Хотя мои родители пытались меня переучить в детстве.

– И меня тоже. Может, это и неплохо. Зато теперь я владею одинаково как левой, так и правой рукой. Вот, например, наброски к картинам или личные записи я делаю левой рукой, а вот расписываю картины красками – правой. Или когда пишу официальные письма, так тоже использую правую. Кстати, о картинах. Я ведь здесь, в монастыре, поселился благодаря моему другу Липпи. Это он мне свой заказ передал для местных монахов. Хотите посмотреть?

– С удовольствием, – ответила за всех Даша.

– Прошу! – произнёс маэстро и широким жестом сорвал покрывало, скрывавшее картон.

Перед ребятами предстало удивительное полотно. В центре картины сидели две женщины, одна на коленях у другой. Обе были молоды, хотя та, что на коленях, казалась моложе. Она тянулась к вырывающемуся из рук ребёнку, который, в свою очередь, стремился погладить ягненка у его ног. Картина вызывала двойственные чувства: с одной стороны, ощущалось состояние безмятежности и торжественного покоя, с другой – какой-то неясной тревоги. Дашка вдруг отчётливо поняла, что всё в этой картине – пейзаж, краски, фигуры – говорит о том, что всё в этом мире преходяще, и это благостное спокойствие не надолго, где-то в будущем грядут перемены, а может быть, даже муки и страдания, и это понимание вызвало у неё странный восторг в душе.