Нежна и опасна - Таня Володина

— Да, ты знала. Ты никогда не ошибалась на мой счет. Я мог отрицать свой интерес, но не мог его скрыть.

Да. Он делал вид, что я ему неинтересна, но вопреки всему я чувствовала между нами тонкую чувственную связь.

— А когда ты понял, что любишь меня?

— Ночью в больнице, когда ты сказала, что я мешаю твоим отношениям с Кириллом. Ты сделала мне очень больно, а я не мог даже соврать, что ты мне не нужна. Помнишь?

Я помнила тот разговор. Он действительно не сказал, что я ему не нужна, — и это заставило мое сердце биться быстрее. Ах, если бы я тогда знала, что моя любовь взаимна!

— Я все помню, Паша, — каждое твое слово, каждый жест. В ту ночь мне казалось, что ты меня поцелуешь.

— Я хотел.

— Правда?!

Он едва уловимо улыбнулся:

— Не было момента, когда я не хотел бы тебя поцеловать.

Эти слова повисли между нами чем-то зримым и опасным, словно в машину залетела шаровая молния. Мы смотрели друг на друга, как будто выжидая, кто сделает первый шаг. Мои губы начало покалывать. Я потянулась к нему.

— Нет, — сказал Молчанов, отворачиваясь и отводя взгляд.

— Ты любишь меня, а я люблю тебя.

— Аня, как ты не понимаешь? В нашей ситуации это не имеет значения.

— Имеет! — воскликнула я в отчаянии. — Ты читал письмо моего отца?

— Читал, — он вытащил его из кармана и протянул мне. — Твой отец — честный, благородный и сильный человек. Он сделал то, на что мне никогда не хватит духу.

— Быть с любимой женщиной? — горько спросила я.

— Причинить боль тем, кто ни в чем не виноват. Разрушить их жизни. Плюнуть им в лицо после того, что они для меня сделали.

Я это уже слышала. Старая шарманка со старыми песнями. Я схватила письмо и засунула в сумочку. Сказала:

— Это ты не понимаешь, Паша! Ты уже плюешь им в лицо и разрушаешь их жизни. Ты уже причиняешь им боль. Если ты думаешь, что они скажут спасибо за твои великие жертвы, то ты ошибаешься! Они тебя возненавидят! И правильно сделают!

Я дернула дверь, но она была заперта:

— Выпусти меня! Я больше не хочу быть с тобой. Ты предлагал мне стать сестрой — а сам хотел меня! Ты отдал меня Кириллу — а сам любил меня! Это нормально? У тебя какая-то перевернутая логика и странные представления о дружбе и любви. Я верю, что ты хотел как лучше, но, Паша, ты запутался!

Он положил ладонь мне на затылок, притянул к себе и поцеловал в губы — быстро, жадно, почти грубо. И прежде чем я успела осознать, что происходит, и распробовать вкус его губ, Молчанов меня отпустил. Я обмякла на сиденье, как тряпичная кукла.

— Достойная дочь своих родителей, — пробормотал он, нажимая на газ и выруливая из-под навеса, — борется за свою любовь до конца…

Машина развернулась и понеслась к океану со скоростью «боинга», идущего на взлет.

Я не знала, куда он меня везет. На побережье не было гипермаркетов. Может, в какую-нибудь маленькую местную аптеку, где хозяин-растаман продает марихуану, шоколадное мороженое и — заодно — тесты на беременность?

Губы горели. Я коснулась их пальцем, провела по контуру.

Мы промчались мимо Госпиталя для ветеранов, мимо Университета, где Молчанов видел студенток с таким же цветом волос, как у меня, мимо дорогих усадеб и палаточного городка бомжей, мимо китайского ресторана с красным драконом на вывеске и пятиэтажного (целый небоскреб!) отеля, где готовился к празднику Борис Михайлович Кохановский. Мы пересекли Оушен авеню, покрутились на развязке и выехали к первой линии построек, за которыми начинался пляж. Проехали кафе со столиками на песке, школу серфинга, студию йоги и остановились у приземистого строения с открытой галереей на втором этаже. Типичный американский мотель, какие часто показывали в кино.

Он привез меня в мотель!

От этой мысли все во мне затрепетало. Я не сомневалась, зачем мы сюда приехали. Над входом висела доска с названием, намалеванным голубой краской: «Dream House». Дом мечты. Я нервно всхлипнула.

Молчанов припарковался, заглушил двигатель, обошел машину и открыл мне дверь. Подал руку. Я посмотрела на него в полном раздрае. С пляжа доносились крики играющих волейболистов и шум прибоя, пахло горячим песком, хот-догами и морской солью. Мне казалось, я сплю. Хотелось взять его руку и поцеловать, или рухнуть на колени и попросить у него благословения, или заплакать от переполнявших эмоций, но я не могла сдвинуться с места.

Он наклонился и спросил:

— Ты же этого хотела?

— Да, но… А как же… — я не могла вымолвить имена Маши и Кирилла.

— Все кончено, Аня. Есть только мы — ты и я. Больше никого.

Он взял меня за руку, и мы зашли в мотель. Толстая пожилая мексиканка спросила, какой номер нам нужен, на сколько дней мы планируем остановиться, и что-то еще про завтрак. Ее быстрая английская речь слилась в неразборчивый гул. Кондиционер работал, но я ощущала себя так, словно перегрелась на солнцепеке и вот-вот упаду в обморок. Во рту пересохло от волнения, сердце колотилось. Молчанов действительно переспит со мной? Несмотря на свадьбы, долги и обязательства? Перешагнет через беременную невесту, через дружбу, переросшую в братство, через непреодолимые преграды, которые нас разделяли? Я сжала его пальцы и в изнеможении ткнулась лбом ему в плечо.

То, о чем я мечтала так давно и страстно, случится в августовский полдень в дешевом калифорнийском мотеле.

Сегодня.

Сейчас.

Мексиканка еще тараторила, но Молчанов протянул ей пару сотенных купюр и попросил ключ от номера. Неважно какого. Ненадолго. Она все поняла и протянула ключ:

— Комната двадцать один, на втором этаже, вход со двора.

Молчанов обхватил меня за плечи и увел на улицу. Он был большой, а я маленькая. Он потащил меня к деревянной лестнице, помог взобраться по ступенькам, открыл дверь и впустил в комнату. Она была залита солнечным светом. Белоснежное постельное белье, картинка с серфером под синим завитком волны, плетеный из соломки коврик, на подушке леденец с надписью «Органик» — зрение выхватывало отдельные детали, но собрать воедино я их не могла.

В ушах шумела кровь.

Молчанов захлопнул дверь, раздался щелчок. Потом подошел к окну и закрыл жалюзи. Комната расчертилась на тонкие полоски света и тени, как школьная тетрадка в линейку. Он повернулся и посмотрел на меня. Я задрожала. Я любила его так долго, благоговейно и безнадежно, что теперь не верила в происходящее. Разум отказывался принимать тот факт, что мы можем раздеться, лечь в кровать и заняться любовью, — просто потому, что оба этого хотим.

Но он все для себя решил и ни в чем не сомневался. Он порывисто шагнул вперед и поднял меня на руки. Отнес в кровать, опустил на одеяло и накрыл мои губы долгим настойчивым поцелуем. Его язык скользнул мне в рот, я ощутила его вкус, теплоту и упругость, и в тот же миг провалилась в жгучее, ненасытное, мучительное вожделение. По жилам побежал расплавленный огонь, я задохнулась от потребности, которой раньше никогда не испытывала. Пылала каждая клеточка. Все мое существо требовало прикосновений, поцелуев, проникновения, слияния, растворения. Внизу живота натянулась звенящая струна, и каждое движение Молчанова отдавалось во мне томительным трепетом.