Штрихи к портрету: В.И. Ленин – мыслитель, революционер, человек - Владлен Терентьевич Логинов

class="p1">Сущность компромисса заключалась в том, что большевики готовы были поддержать создание меньшевистско-эсеровским ЦИКом Советов правительства без буржуазии на базе Советов и ответственного перед ними. Не претендуя на вхождение в это правительство и оставляя за собой свободу агитации, большевики готовы были отказаться

«от выставления немедленно требования перехода власти к пролетариату и беднейшим крестьянам, от революционных методов борьбы за это требование» [Л: 34, 135].

Если бы меньшевики и эсеры приняли это предложение, возможность гражданской войны в значительной мере была бы исключена. Но они отвергли его. 17 октября Ленин писал:

«…выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата…» [Л: 34, 406].

Если суммировать общий итог и старых и самых новейших буржуазных оценок 1917 года, то смысл их сведется к следующему: Февраль открыл перед Россией перспективу создания правового государства и свободного демократического развития. Однако «экстремизм» большевиков и, наконец, «Октябрьский переворот» привели к утрате этой перспективы[170]. Иными словами, историческая альтернатива 1917 года якобы сводилась к выбору: либо демократия, либо большевистская диктатура.

Реальная историческая альтернатива выглядела совершенно иначе. Не покончив с помещичьим землевладением, буржуазная революция сохранила тем самым и главную опору контрреволюционного монархизма, который не только не утратил своего экономического могущества, но и в значительной мере удержал свои позиции в государственном аппарате и армии. В той политической нестабильной обстановке, которая сложилась в стране после Февраля, это была весьма реальная и внушительная сила.

Временное правительство, стремясь стабилизировать эту обстановку, готово было прибегнуть к услугам военной диктатуры. Ступив на этот путь, оно неизбежно стало блокироваться с крайней реакцией, потворствуя организации сил монархической контрреволюции, способствуя тем самым подготовке реставрации, восстановлению монархии.

Взращивая корниловщину, деятели соглашательского блока предполагали, что они сумеют использовать ее в своих целях. Однако сами корниловцы отнюдь не собирались таскать для них «каштаны из огня». Они вынашивали иные планы, реализация которых ставила вопрос о том, кто кого использует, совсем в иную плоскость.

Круг личных политических симпатий руководителей корниловщины был достаточно определен. Сам Корнилов, например, с восторгом и умилением вспоминал о том, как однажды был «удостоен величайшей чести» – отобедать у самого государя и ради «спасения России» от революции был готов «сжечь пол-России» или «залить кровью три ее четверти». Под стать генералам были и офицерские кадры, составлявшие ядро корниловского заговора. Проклиная всех прежних «либералов» – от Белинского и Герцена до Михайловского и Ключевского, – они грозили всем живым «неминуемой веревочной петлей». Что же касается кандидата на российский престол великого князя Михаила, то его садистски-сладострастная реплика в адрес всех революционеров – «как мы будем вешать их, когда одержим верх!» – говорила больше, нежели дюжина писаных программ[171].

Такова была реальная историческая альтернатива, и вот что ожидало бы Россию, если бы не Великий Октябрь.

Тем, кто сегодня слезливо сетует на «запланированный» большевиками «октябрьский переворот», следует напомнить и другое… Неспособность буржуазного правительства решить вопрос о мире, хлебе и земле, попытки установить военную диктатуру вызывали в массах такую бурю отчаяния и ненависти, которая в любой момент могла привести к стихийному взрыву.

Эту опасность остро ощущал Ленин. Он указывал на

«сосредоточенно-отчаянное настроение широких масс, которые чувствуют, что полумерами ничего теперь спасти нельзя, что „повлиять“ никак не повлияешь, что голодные „разнесут все, размозжат все даже по-анархистски“, если не сумеют руководить ими в решительном бое большевики» [Л: 34, 413].

А потом, уже после Октября, отвечая Горькому на его опасения – не нанесет ли пролетарская революция ущерба культуре, – Владимир Ильич говорил:

«Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках – не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом? Вы, который так много шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу»[172].

Тщательно и всесторонне готовя вооруженное восстание, Ленин не раз напоминал тем, кто всецело полагался лишь на стихийный взрыв возмущения масс, слова Энгельса о том, что восстание – это искусство. И ленинский план восстания как раз поражал той глубиной и тонкостью, которая делает неуловимой грань между наукой и искусством. Но и тогда Владимир Ильич вновь и вновь подчеркивал, что

«вопрос идет не о „дне“ восстания, не о „моменте“ его в узком смысле. Это решит лишь общий голос тех, кто соприкасается с рабочими и солдатами, с массами» [Л: 34, 240].

Когда же момент для восстания назрел, когда оно было подготовлено, когда обстановка во вражеском лагере оказалась наиболее благоприятной, Ленин обратился с письмом в ЦК партии:

«Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое…

На очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс…

История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.

…Народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой…

Это доказала история всех революций, и безмерным было бы преступление революционеров, если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам…

Промедление в выступлении смерти подобно» [Л: 34, 435, 436].

И на этот раз Ленин рассматривал народное восстание как единственно возможный путь, обеспечивающий победу народа при наименьшем количестве жертв. Во время «бескровной», как выражаются ныне буржуазные историки, революции в феврале 1917 года в Петрограде было убито и ранено около 2000 человек[173]. В день Октябрьского вооруженного восстания в столице погибло лишь 6 человек… Именно потому, что восстание было тщательно и всесторонне подготовлено, именно потому, что оно выражало и опиралось на волю и энергию большинства народа, оно и стало столь победоносным и столь бескровным.

Многие современники, видевшие Ленина в ночь на 25 октября 1917 года, оставили нам свои воспоминания. К лучшим из них принадлежат записи А.В. Луначарского:

«Весь Смольный ярко освещен. Возбужденные толпы народа снуют по всем его коридорам. Жизнь бьет ключом во всех комнатах… Громадной важности поручения и назначения делаются тут же, тут же диктуются на трещащих без умолку машинках, подписываются карандашом на коленях, и какой-нибудь молодой товарищ, счастливый поручением, уже летит в темную ночь на бешеном автомобиле»[174].

И за всем этим человеческим водоворотом и бураном страстей спокойная решимость и воля