Хибакуша - Валерий Петков

– Вы у нас самый лучший пациент! Полтора часа стихи читали! И всё – сплошь про любовь! Хоть брось инструмент да записывай. Чудно́. Так романтично!

– Эк из меня попёрло! Как из мешка дырявого! – подумал и возразил: – Я что-то сходу и не припомню, чтобы вот так… на полтора часа репертуара у меня на чердаке, – постучал костяшками пальцев по голове, получилось приглушённо, смешно. В следующий раз «Владимирский централ» исполню. Классику жанра. На бис! У меня жалистные в последнее время очень хорошо получаются. Вышибает слезу на раз – много физраствора во мне, переизбыток влаги от шейки до хвоста, через край переливается радугой разноцветной, так и фонтанирует…

– В следущий раз магнитофон припасём! – смеётся сестра, – предъявим к озвучанию.

Лучше бы его не было – следующего раза.

Милое лицо. И грудь красивая, рельефно под халатом выдаётся. Других прелестей отсюда не разглядеть, но представить приятно.

Раз обратил внимание, значит, не всё так плохо!

Первые три дня сильнейшая жажда одолевает и жить хочется. А через пару недель – всё цветёт и пахнет.

Спасибо родителям, добротно склепали…

* * *

Стряхнул оцепенение. Окончательно пришёл в себя, попытался вспомнить, о чём только что думал. Слабость мешала.

Можно ещё немного полежать. Сестричка напомнит заранее, если процедуры. Все уже знают друг друга, годами общаемся. Притёрлись. Ещё бы – пока окончательно восстановишься, тащит по синусоиде вверх-вниз. Бывает, месяца четыре колбасит. Лейкоцитов мало, и заболеть от простого ветерка запросто, а вот уж потом долго придётся от этого излечиваться.

Значит, никаких троллейбусов-трамваев, гастрономов-супермаркетов, мест многолюдных. Тихо пробирайся по краешку, не пыли. Туда – только в маске. Но самому не очень хочется.

– Ну что, герой, – заглянула в палату сестричка, – поехали.

– Поеееехали!

Меня укутывают на каталке в тёплые одеяла, шапочка вязаная на голове неловко притиснута. Везут из старого корпуса, без перехода, в операционный – недалеко, метров сто. Вдоль торца главной галереи, через центральную аллею.

Деревья высокие смотрят сверху, провожают, ветками машут. Старые, чёрные липы. Вороны орут оглашенно, эхо как от выстрела. И наплывают воспоминания.

Дальше ни-ни! Пока могу себя дисциплинировать. Всю жизнь смотрю фильмы о войне. Там героям снятся боевые действия. Ранили – госпиталь – на выписку! Здоров.

Странно – мне ни разу ничего не снилось, даже собаки лысые в «рыжем лесу», пустые многоэтажки в покинутой Припяти.

Лес, дремучая чаща вместо городов, деревень, событий. Он вырос на пепелище забвения. Зелёный, густой и красивый. Глянешь – и забудешь все невзгоды.

Только в последнее время стало что-то приходить. Или кто-то. Раньше даже в наркозе и то не приходили оттуда.

Космическая война, развороченная громада блока, трубы, железо, бетон исковерканный, и марево туманное, смертельное, жара.

Достаточно глаза прикрыть, и обдаст мощная испарина с головы до пят.

И неясно так всплывает, исподволь, и некомфортно вдруг становится, тревожно.

Должно быть, нуклиды по тропинкам кровотока добрались вкрадчиво до самой подкорки, раздражают чуткую память, потрескивают, как дозиметр, «переевший» уровней радиации…

Пекло, солнце пробивается через мутную пелену, как через стенки немытой молочной бутылки, и натурально – жалит, и давит на перепонки, виски, дурь в голове возникает, словно веселящего чего-то глотнул, и холодок внутри от опасной грани, которая рядышком, тонким лезвием безжалостной бритвы, на миллиметр от сонной артерии оказалась, а по спине вода течёт – зной!

Пижонили – фото делали, хоть и запрещали, конечно! Точки белые после проявки – опыты Кюри вспоминал из школьной физики. И от этого ещё нереальней всё вокруг становилось.

Возвращался из Зоны, вспоминал задним умом – что не так? Что? О! Природа молчит, притихла, затаилась и ждёт погибели. Птицы не поют, в траве никто не стрекочет, смычки не канифолит. Тревога возникает от такого несоответствия буйной растительности и её безрадостного молчания. Предсмертного?

Это в первое время было так.

И само время – колючее, физически чувствовал – царапает кожу, обжигает горячими песчинками, крапивным семенем, покалывает, как в пустыне в сильную бурю. В невидимые бреши в куполе прорываются нуклиды, ветер перетаскивает их в немереных количествах. Но – нет ветра, а кожа горит, пылает, распухает на глазах, кажется – сейчас лопну! Взорвусь от их замедленного на годы действия, разлечусь на миллиарды невидимых миру точек, вольюсь в реку атомов, и понесёт уже не меня, а пыль, прах и тлен, планктон мельчайший, всё, что осталось от примет человеческого, во все концы Вселенной, чтобы вскормить небывалое прежде.

Пульсирует материя невидимой опасностью, картину искажает, нечёткой делает местами, и ничего я с ней поделать не могу! Бессилен и беззащитен. Комарик в центре большого урагана, козявка невразумительная влетела на минутку, и мысли о самоубийстве вновь начинают появляться, потому что виски ломит от переизбытка давления, которое уже внутрь проникло коварно, пока дышал, и не остановить его по-другому! Объелся нуклидов, а они – везде, и как дышать, а их не объесться?

Нереальная реальность.

Проносятся они сквозь всё и вся: через меня, скот, машины, дома, планеты.

Пытаюсь смахнуть с себя, очиститься от них!

Бесполезно! Нет им преграды.

Скользят, струятся, движутся по своим законам, и непонятны им страсти человечьи!

Равнодушна природа к своим детям – выплывай как хочешь, если сможешь – дальше живи.

Может, человек и мстит за это равнодушие природе?

Нет? Тогда – прощай! Слабак!

Опасно? Трижды меняли методику учёта – сколько же мы реально «съели» там, в Зоне?

Дозиметрические приборы показывают уровень радиации на местности, а не дозу облучения. Умножаем эту цифирь на время пребывания в Зоне, и вот она – доза, которую получил здесь и сейчас.

Замеры в лагере через два часа.

В результате каким-то образом «подползли» к черте – 20 рентген. За 25 пригрозили отдать командира под трибунал, и я однажды подумал:

– Есть же радиотерапия! Кому-то она помогает, для кого-то может оказаться смертельной, а – помогает! Каждому своя доза. Однозначно! Радуйся, что тебе хватило этой дозы и можешь жить дальше.

Как говорил Козьма Прутков: «Хочешь быть счастливым – будь им!»

Совсем недавно у Андрея Белого нашёл в поэме 1921 года:

А Хиросима была аж в 1945-м! Русский поэт! Конечно – «больше, чем поэт».