Заговорщики. Преступление - Николай Шпанов

— Как это от движения пальца? — спросил Фан Юй–тан.

— Вот так, — воскликнул Тони, движением коротенькой руки пытаясь изобразить то, что происходило в императорской ложе две тысячи лет назад.

Под конец прогулки они взобрались на холм, с которого открывался вид на Рим. Генерал взглядом отыскал в море грязных крыш золотую махину купола святого Петра.

— А мы могли бы побывать в Ватикане? — спросил он, смеясь. — Когда‑то я был католиком.

— Нет ничего проще, — ответил Тони.

Фан Юй–тан водрузил шляпу на свою большую крутолобую голову, покрытую коротко остриженной щетиной волос, и направился в гостиницу, чтобы переодеться к визиту в Ватикан. Но вдруг по дороге генерал потребовал, чтобы Тони свел его на Виа дельи Орсини. Эта "виа" оказалась темным узким проулком с невзрачными серыми домами в три этажа. Среди этих домов Фану понадобилось отыскать мало чем отличающийся от них палаццо Педиконе. Остановившись перед его мрачным фасадом, Фан Юй–тан полушопотом проговорил:

— Второго марта тысяча восемьсот семьдесят шестого года здесь родилось дитя, нареченное Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли… Блаженно чрево, носившее тебя!

Китаец сощурил маленькие глазки и с недоверчивой улыбкой еще раз оглядел мрачное здание.

— Так рассеиваются вредные иллюзии, — сказал он.

Еще задолго до того, как белая "фумата" взлетела над трубою Сикстинской капеллы и прежде чем старейший из кардиналов конклава осчастливил собравшихся на площади традиционным возгласом: "Nuncio vobis gaudium magnum: habemus papam!" и огласил имя избранника — высокопреосвященнейшего и достопочтеннейшего господина кардинала Эудженио Пачелли; за много недель и даже месяцев до того, как кардинал–коронатор подал высокопреосвященнейшему и достопочтеннейшему венец с формулой двадцативековой давности: "Прими трехвенечную тиару и знай, что ты отец князей и королей, владыка мира на земле, наместник господа нашего Иисуса Христа, коему честь и слава мира без конца"; задолго до этого помпезного представления, разыгранного актерами в пурпурных и лиловых мантиях, сам Пачелли и все, кому следовало знать, знали: он уже девять лет хозяйствует в папском Риме и хозяином его останется.

Когда Эудженио Пачелли, он же Пий XII, переселился из покоев папского статс–секретаря в покои самого "отца князей и королей", в распорядке ватиканской жизни ничего не изменилось.

В тот памятный для Фан Юй–тана день 1939 года, когда он должен был предстать перед новым папой, жизнь его святейшества началась так же, как начиналась всегда. В восемь часов камерарий Джованни Стефанори на цыпочках вошел в опочивальню, где под парчевым пологом стоит большая медная кровать наместника Петра, и раздернул оконную штору. Через пять минут святейший уже с удовольствием плескался в ванне, оборудованной по последнему слову банной техники. Еще через десять минут Стефанори подал святейшему шерстяные кальсоны и приступил к его туалету. Все делалось быстро под ловкими руками камерария, пока дело не дошло до бритья. Эту операцию Пий привык совершать сам. Он пользовался электрической бритвой. Папа любил этот прибор. Он тщательно следил за тем, чтобы появляющиеся на рынке новые модели электрических бритв не миновали его. Новый папа вообще любил новинки техники в личном быту: диктофоны и смесители воздуха, холодильники и радио — все, что делало более сносной жизнь в древних стенах Ватикана.

Пока Пий привычной скороговоркой шептал молитвы в маленькой капелле, примыкающей к спальне, в столовой накрывался завтрак. Много ездивший по свету Пачелли пристрастился к испанской кухне и пользовался только ею. Но как это ни смешно, испанские блюда готовили ему немки, — несколько дебелых баварских монахинь, вывезенных им из нунциатуры в Германии.

Пий уселся в столовой за резной ореховый стол. Над его головой, между двумя буфетами, стоящими у противоположных стен, с писком запорхали две канарейки — любимицы святейшего. Их всегда выпускали из клеток на то время, пока папа ел. Напротив папского прибора им ставились два блюдечка с зерном.

К концу завтрака канареек опять заманивали в клетки.

Пий любил поиграть с птицами. Просунув длинный палец между прутиками клетки, он посюсюкал тонкими губами:

— Тю–тю–тю… Мы сегодня в хорошем настроении?.. Тю–тю–тю…

Испуганные птицы, забившись в угол клетки, часто мигали, их желтые перышки испуганно дыбились.

Апостольскому любителю птах не приходило в голову, что в этот же миг в северной половине Европы Гитлер пытается просунуть корявый палец с обгрызанным ногтем в такую же клетку и, вытянув губы, сюсюкает:

— Сисси сегодня хорошо спала?.. Тю–тю–тю…

…Лифт спустил святейшего из третьего этажа во второй. Там, в так называемой библиотеке, протекали следующие часы папского дня за докладами кардиналов — префектов конгрегации. По статс–секретариату доклад делал кардинал Мальоне, хотя фактически Пий сохранял руководство иностранными делами в своих руках. Наступали такие времена, когда этот департамент апостольской канцелярии приобретал главенствующее значение в политике Ватикана. Нужно было до конца достроить здание фашистско–католической империи мира, основание которой он сам заложил при Пие XI. Италия Муссолини, Германия Гитлера и Фаульгабера, Австрия Инитцера, Испания Франко и Гомы, Португалия Салазара и Церейры, Венгрия Хорти и Миндсенти — вот первые камни этого здания в Европе. Пришло время вплотную заняться Францией. Максим Вейган и Петэн с его долговязым протеже де Голлем были надежными проводниками его политики в Третьей республике, под наблюдением кардиналов Сюара и Валери.

Затем на очереди была непокорная Чехия. Рим выполнил свои обязательства: чехи стали подданными рейха. Пора и Гитлеру выполнить свои обещания. Да, теперь, когда на папском троне сидел он, Евгений Пачелли, Гитлеру следовало перестать ломаться. Он должен был помочь святому престолу справиться с толпою чехов, до сих пор не могущих забыть своего Гуса…

При этой мысли Пий потянулся к диктофону и нажал кнопку пуска.

— Дать Гитлеру мысль о низвержении памятников Яну Гусу и сожжении его деревянных статуй. Непокорность славянского духа поддерживается славою гуситов, — быстро проговорил он по–итальянски и движением пальца остановил жужжание аппарата.

Мысль плавно потекла дальше: Польша. Предстоит еще немало повозиться, чтобы заставить поляков примириться с предстоящим покорением Гитлеру. Начнется хныканье оравы польских епископов о том, что Речь Посполита всегда была верной и любимейшей дщерью Рима. Придется, вероятно, окончательно развязать руки примасу Польши кардиналу Хлонду, чтобы он мог справиться с поляками.

Пий усмехнулся: кто‑то из немецких военных говорил ему еще в Германии, что страшнее командира роты — ее фельдфебель, выслужившийся из самих же солдат. Вероятно, это так везде: если хочешь найти управу на массу — ищи ренегата. Хлонд давно уже забыл о том, что он поляк, и готов на все по приказу Рима. А в случае колебаний ему поможет Стефан Сапега. У этого рука не дрогнет, даже если бы ему пришлось занести ее не только над Краковом, а и над всей Польшей. А занести ее, вероятно, придется. Любимейшая дщерь Рима должна пасть жертвой на алтарь великого плана сокрушения коммунизма. Без Гитлера этот план не осуществишь, а Гитлер жаждет крови. Так пусть же прольется кровь любимейшей… Нунцию в Варшаве кардиналу Кортези придется поработать — он там немного ожирел, в этой чересчур католической Польше…