История упадка. Почему у Прибалтики не получилось - Александр Носович

Таким нехитрым способом и достигается этническое доминирование в государственном и муниципальном управлении: иноязычные сдать языковой экзамен на требуемую высшую категорию, как правило, не могут, а представителям титульной нации экзамена сдавать вообще не нужно.

«Регулярно составляемый отчет о человеческом развитии Эстонии в 2007 году констатировал дальнейшее усугубление различий между эстонцами и „неэстонцами“ в оплате труда и, как следствие, рост недоверия к государственным институтам. Как сообщали эстонские СМИ, в 2004 году доходы „неэстонцев“ в возрасте 15–30 лет составляли на каждое домохозяйство лишь 75 % от доходов эстонцев той же возрастной группы, в 2006 году этот показатель ещё снизился до 70 %. Отчет однозначно констатировал, что представителю национальных меньшинств с высшим образованием труднее получить работу руководителя или высшего специалиста в „публичном секторе“ именно из-за принадлежности к национальным меньшинствам. Именно поэтому удельный вес „белых воротничков“ среди эстонцев выше, чем среди „неэстонцев“, и в публичном секторе это различие более значительно, чем в частном секторе. Исследование подтвердило, что молодым русским гражданам Эстонии, свободно владеющим эстонским языком, всё равно трудно устроиться на работу в государственные учреждения», — пишет журналист из Эстонии Илья Никифоров[69]о результатах дискриминационной национальной политики в Эстонии.

Впрочем, языковые требования предъявляются не только к государственной службе, но и к частному сектору: список профессий, в которых требуется знание государственного языка, включает себя и коммерческую деятельность. В Латвии этот список первоначально включал в основном профессии, связанные со сферой услуг, состоящие в работе с людьми, а в последние годы список профессий, для которых нужно удостоверение о владении латышским языком на требуемую категорию, был расширен с 48 до 1200 наименований: в него включили практически всех. А для регуляции и контроля трудящихся за знанием государственных языков в Латвии и Эстонии действуют Центр государственного языка (Латвия) и Языковая инспекция (Keeleinspektsioon, Эстония), известные в народе как «языковая полиция» и даже «языковая инквизиция». Их деятельность, соответственно, зачастую именуется как «языковые репрессии» и «языковой террор».

Языковые инквизиции активно пользуются своим правом проводить плановые и неплановые проверки на знание государственного языка, в произвольном порядке врываясь на любое понравившееся предприятие с орфографическими словарями, срывая рабочий день, выписывая штрафы, лишая лицензии.

Можно себе представить открывающееся пространство для служебного произвола, злоупотреблений и коррупции: можно потребовать с предпринимателя взятку за то, что в его ресторан в неурочное время не нагрянут филологи-опричники, можно натравить языковую полицию на конкурента или обидчика — допустим, официант в такой-то закусочной старого Таллина неграмотно говорит на эстонском, благодаря за чаевые. И всё — выездная проверка официанта и всего персонала на знание эстонского языка.

Так что языковая политика в странах Балтии, в теории работающая на сохранение их местных малораспространенных языков, на практике никак не препятствует их вымиранию, а работает на воспроизводство этнократического строя, способствуя тому, чтобы не только политическая элита, но и бюрократия принадлежала исключительно к титульной нации. Эта же языковая политика дает этнической бюрократии возможность неплохо заработать. В результате государственная служба превращается в майорат и систему кормления для представителей титульных наций. В Латвии, например, согласно отчету экспертов Еврокомиссии, в докризисном 2007 году около половины экономически активного латышского населения работала на госслужбе, а на каждую тысячу производящих добавочную стоимость рабочих мест приходилось 420 мест бюджетных. Причем латышские чиновники ещё и имели почти что легальные возможности дополнительно зарабатывать на бизнесе: тем же «языковым террором» — внеплановыми выездными инспекциями Центра государственного языка. Такая система в конечном счете просто не могла не рухнуть. Она и рухнула.

Согласно последней переписи населения, поляки составляют 6,5 % населения Литвы (около 300 тысяч человек). Это крупнейшее национальное меньшинство в Литовской республике, компактно проживающее на юго-востоке страны. Польское население составляет большинство в столичном Вильнюсском районе Литвы (60 %) и в Шальчининкском районе (75 %). В самом Вильнюсе поляки составляют 17 % жителей.

Польское население на юго-востоке Литвы и сама история Вильнюсского края — это один из главных конфликтных узлов и в прошлом, и в настоящем Литовской республики, во многом определяющий её национально-государственное строительство и внешнюю политику (отношения с Польшей). Исторически поляки считались в Литве доминирующей социальной группой: если на политическом уровне территория современной Литвы была частью Российской империи, то на бытовом уровне литовцы находились под властью польского пана, и память об этом периоде ещё живет в литовской глубинке. Поляки обратили литовцев в христианство, религиозной властью в Литве столетиями обладали польские ксендзы, а коренное сельское население находилось в кабале у польской шляхты. Социальное доминирование усиливалось культурным превосходством: польская культура несравненно превосходила литовскую.

Поэтому литовский национализм, национальное пробуждение и национально-освободительное движение литовского народа носили прежде всего социальный, антипольский характер.

По этой причине это национальное пробуждение не преследовалось и даже косвенно поощрялось российскими властями: как противовес местным полякам, нелояльным Российской империи.

После Первой мировой войны и распада Российской империи появилось первое литовское национальное государство. И с первых дней его существования появилась проблема столицы. Руководство Первой республики считало таковой исключительно Вильнюс, называя его основой своей государственности и священным городом литовского народа.

На феномене Вильнюса нужно остановиться отдельно. Этот город имеет сакральное историко-идеологическое значение сразу для трех стран: Польши, Литвы и Белоруссии. Для всех троих Вильнюс ценен как символ сразу двух имперских проектов: Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Для Литвы и Белоруссии эта ценность особенно важна: для местных националистов имперская мощь и величие Великого княжества Литовского является альтернативой нынешних национальных государств, которые олицетворяют Каунас и Минск. Как ни парадоксально, но именно фантомные боли по утерянной ещё в Средние века империи определяют мессианскую внешнюю политику литовских консерваторов на постсоветском пространстве, хотя сами консерваторы являются выходцами из Каунаса и носителями литовского национализма, противоположного имперскому проекту многонационального Великого княжества Литовского.