Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Американские и британские власти могли весьма приблизительно представить себе, что происходило в Италии на протяжении этих двух недель. Поскольку вооруженные силы Америки и Британии исхитрились пройти через Сицилию к Мессинскому заливу, они попытались подготовить условия перемирия, чтобы воспользоваться ими по первому требованию.

Все попытки решить разногласия в отношении условий капитуляции не привели ни к какому результату. Британские проекты. представленные на рассмотрение начальникам Объединенного штаба, подверглись критике со стороны американцев, особенно по той причине, что не включали условия безоговорочной капитуляции и признавали королевское правительство Италии.

Новость о свержении Муссолини вызвала ликование у Рузвельта, и он тут же отправил послание Черчиллю, в котором выразил надежду на выработку „по возможности наиболее близких условий для безоговорочной капитуляции“. Президент считал, что к итальянцам следует отнестись снисходительно; он стремился получить от них всю возможную военную помощь, „…воспользоваться территорией, средствами сообщения и летными полями Италии в борьбе против немцев на севере и на Балканском полуострове“.

Черчилль признал эти предложения великолепными, о чем и сообщил в ответном послании Рузвельту. Он подробно остановился на военных целях в надежде, что они будут достигнуты благодаря перемирию. Следует потребовать от итальянского правительства. чтобы было прекращено всякое сопротивление союзникам; совершить перестановку или, по крайней мере, упразднить итальянский флот; попытаться принудить к сдаче немецкие войска в Италии, в особенности южнее Рима; отвести все итальянские части с Балкан.

Черчилль хотел добиться абсолютной согласованности с королем и правительством Бадольо для того, чтобы понять возможности союзников. Его позиция, с учетом продолжающихся перестановок в итальянском правительстве ясно сформулирована в послании в адрес президента: „Я не думаю, что нам следует как-то особенно вести себя по отношению к любому нефашистскому правительству, даже если это не то, что бы нам хотелось. Муссолини ушел, и я буду иметь дело с любым нефашистским правительством, которое сможет выполнять взятые на себя обязательства“.

Выступая 27-го числа в палате общин, на следующий день после того, как Бадольо занял свой пост, Черчилль утверждал, что „с точки зрения сохранения власти Америки и Британии не следует оставлять Италию в таком свободном, меняющемся, формирующемся состоянии. Будет серьезной ошибкой действовать таким образом, чтобы полностью разрушить структуру и самобытность Итальянского государства“.

В тот же день Бадольо предпринял попытку порвать всякие отношения с фашизмом, объявив о роспуске фашистской партии и прекращении любой политической активности вплоть до окончания войны.

Рузвельт поддерживал занимаемую Черчиллем позицию терпимого, снисходительного отношения к Италии. Когда информационное агентство, транслирующее передачи на Европу, высказало мнение, что „сущность фашистского режима в Италии не изменилась“, и процитировало высказывание журналиста о „слабоумном маленьком короле“, президент обвинил их в пропагандистской деятельности. При первом же удобном случае, 27 июля, Рузвельт снял с себя ответственность за эту радиовещательную программу. Несмотря на определенное волнение, Рузвельт вновь исходя из политических соображений предоставил свободу действий группе людей, не верящих в военный успех и выдвигающих требования политического порядка. У него были сомнения в отношении некоторых из бывших горячих сторонников. Он опасался подорвать веру в искренность своих намерений наиболее активных антифашистских элементов в Европе и в Советском Союзе. Обо всем этом он попытался как можно убедительнее рассказать в выступлении по радио 28 июля. В своем выступлении Рузвельт, тщательно подбирая слова, подтвердил следующее.

Не просто сочетать эти твердые обещания с небрежным тоном, каким он прокомментировал Черчиллю свои выступления по радио и на пресс-конференциях.

У Черчилля не было никаких предчувствий, и он не боялся подвергнуться критике. Этот воин-консерватор в ответном послании от 31 июля заявил, что нисколько не боится признать короля и Бадольо. заранее определив, что они смогут делать исходя из требований. предъявляемых военными целями союзников. Они, добавил премьер-министр, безусловно, воспрепятствуют хаосу, большевизму и гражданскому миру, а поэтому пока он будет энергично возражать против любых заявлений относительно самоопределения.

Но в этот момент переписка между Вашингтоном и Лондоном в отношении решения политических вопросов во время и после капитуляции Италии была прервана инициативами, предпринятыми штабом Эйзенхауэра в Алжире.

В Алжире ускорили подготовку к операции „Аваланш“, предусматривающей высадку морского десанта и захват прилегающей к Неаполю области. Пока шло приготовление, Эйзенхауэр и его штаб интенсивно работали над проектом окончания войны в Италии.

В конечном итоге было создано два документа. Одним было радиообращение к народу Италии с предложением прекратить борьбу; в нем в популярной форме излагалась процедура выхода из войны. В другом документе давался перечень условий перемирия. которые будут подписаны командирами в боевой обстановке. Этот документ состоял из двенадцати коротких пунктов, формулирующих степень участия в решении военных вопросов, которую будет обязано взять на себя правительство Италии. В нем не говорилось о капитуляции как о „безоговорочной“; он был детально проработан и подтверждал полномочия главнокомандующего союзнической армией в установлении военного правительства в Италии. Оставаясь свободным, это правительство подчинялось бы указаниям Объединенного штаба, принимающего решения в отношении правительства и народа Италии по ходу развития событий.

Исходящие от Эйзенхауэра инициативы не понравились Черчиллю по нескольким причинам. Во-первых, он не считал разумным в популярной форме широко оповещать население вражеского государства об условиях перемирия. Премьер-министр полагал, что итальянское правительство должно досконально представлять все наши требования; вот это будет намного правильнее и разумнее. Черчилль опасался возникновения определенного взаимопонимания между Эйзенхауэром и итальянскими властями. Во-вторых, он считал, что условия перемирия должны охватывать как военную, так и гражданскую сферу жизни. В-третьих, он думал, что будет намного лучше, если переговоры с итальянцами относительно условий перемирия будут проводить представители, назначенные им и президентом, а не генералом действующей армии. Еще больше, чем Черчиллю, идея с популярной версией условий перемирия, в которой был убежден президент, не пришлась по вкусу генералу Маршаллу.