Случайному гостю - Алексей Гедеонов
Шрифт:
Интервал:
В соседней Саксонии не стерпели тюрингской заносчивости и покарали Магдебург изобретением бумажных игрушек плоских и объёмных. Первые представляли собой два склеенных между собой кусочка картона с зеркально расположенным на них рисунком, слегка выпуклым. Игрушки выходили двусторонними, а для блеску их оклеивали фольгой — серебряной или цветной. Вторые — объемные, делали из картона с глубоким тиснением. От них произошли коробочки для подарков.
А для того, чтобы «окончательно решить вопрос», король Август повелел все ёлочные игрушки называть «дрезденскими». Тем временем тюрингцы не дремали, и вскоре Канцелярия Священной Римской Империи Германского Народа постановила, что «дрезденскими» следует называть лишь картонные «недолговечные» игрушки. Стеклянные же сохранили прежние имена. Какой удар. Бедняга Август. «Всё прошло-прошло-прошло». Кто бы мог подумать!
Мне было лет девять. Мы с бабушкой, приехавшей в гости к нам — переболевшим бронхитом и «заслаблыми» для полноценной встречи «Свёнта», навестили старый «Детский мир» — в каменном проезде-пассаже, улице сказок, с одинаковыми входом и выходом, правым и левым фасадом и скользкой, узкой мостовой; где, отстояв получасовую очередь в угловой лавке, купили набор шариков с фосфорными рисунками. Там был виноград и рыба, и скачущий олень, и павлин, и звезда-комета.
Бабушка, вполне освоившись на местности, произвела разведку боем на близлежащем ёлочном базаре и вернулась в компании двух развесёлых дядечек и ладной пихточки, которую и водрузила на табурет у балкона — в ведро с песком. Изгнала нас, носящих на телах следы банок, прочь — в дальнюю комнату, вместе с кошкой и вороной, и долго грохотала ящиками, духовкой, сковородками и стульями. Квартира вскоре пропиталась ароматами улицы Коперника и заинтересованно заскрипела половицами. Заслышав шум раздвигаемого стола или хлопанье скатерти, мама бледнела, нервно покашливала и, высовываясь в коридор, интеллигентски протестовала:
— Ну, позвольте помогу… Вы же не знаете, что где лежит. Не стоит, право. Вы нашли банку с персиками? Она в…
— Вот ешче, — разя акцентом, вещала бабушка. — Лежите и не вставайте. Накройте ноги абсолютно. Шерстью красной, должна быть, я сама передавала плэд — такой в гратку[104]. Мне прекрасно станет в помощь Лесик. То правда, Лесик?
— Да-да, — обречённо говорил я и плёлся чистить картошку, протирать рюмки и рассматривать сквозь стекло духовки «подковцы» — крендельки с сахаром, потерянные оленем Святого Николая по пути к нашей квартире. Когда настало Рождество, бабушка зажгла люстру в большой комнате, долго держала полный свет, потом позвала меня, велела закрыть глаза, погасила лампы и сказала: «Смотри». Сначала я ничего не увидел, а потом… меж ветвей, в древнем запахе хвои, различил сияние звезды и винограда, и олень прянул, и рыба плыла, и павлин исходил фосфорным рождественским светом — навсегда. Потом мы расставили по комнате свечки, съели ужин и пили чёрный чай с земляничным листом и какими-то незнакомо пахнущими добавками, и угощались студенческим пирогом с кисленьким вареньем — его сделала мама, упрямо прорвавшись на кухню, а я все помнил плывущих из ниоткуда в никуда рождественских зверей, их свет, который, если потереть шарик, останется на пальцах. В тот год живое дерево долго стояло у нас — в довоенном доме, где высокие потолки, треснувшая штукатурка и шаги ночью по чутким «половицам-ёлочкой». Привычные лёгкие шаги, я почти не пугаюсь, когда слышу их. Северный ветер приходит с ними.
Тут, на Коперника, ёлочные игрушки сохраняют в двух огромных коробках и третьей, совсем небольшой, моей любимой — «секретерке».
Я вновь тягаю по нашей прихожей раскладную лестницу, лезу по ней к антресолям и слушаю бабушкины сообщения о том, что «сходы» падают, почти упали, причём обрушились прямо на неё, и теперь не видно, на чём, собственно «сходы» стоят.
— Ну так упали или не упали? — спрашиваю я.
— Швендаются, — отвечает бабушка.
— Это я трясусь, — говорю я.
— С чего бы то? — подозрительно интересуется бабушка.
— Чую три стихии в термосе, — насмешливо говорю я и щёлкаю пальцами. Вдруг лестница и вправду содрогается, довольно ощутимо. Дверь кладовки, к которой она прислонена, вздрагивает и скрипя изгибается, словно парус, изнутри — яростью чьего-то Дара, безграничного, как осенний ветер и совсем-совсем тёмного…. Волосы у меня потрескивают, кости ноют и топоток куриных ног явно различим где-то у потолка.
Вакса раздувается и шипит, бабушка выпускает лесенку, спешно делает из термоса глоток и поводит руками по петлям и замку кладовки, ладони ее испускают мерцающие нити, она что-то шепчет я отчетливо слышу — …in cubucolos…. дальше — шелест. На минуту мне мерещатся бронзовые крылья.
— Лестница нестабильная, Лесик, — говорит бабушка, восстановив равновесие.
— Сейчас нестабильности много, — отвечаю я. — Слыхали, что было в Англии?
— Королеве отключили свет, — мрачно припоминает бабушка снизу.
— Немного не так, — заметил я. — Молния сожгла Йоркский собор.
— То только начало, — резюмировала бабушка. — Нет ничего дивного — они плевали на гостии и били алтари — вот теперь пусть не удивляются…
— А в Ливане… — продолжаю я, рассматривая бабушкины густые седые кудри.
— Кедр великий… — говорит бабушка, — сейчас ты свалишь на меня те сходы, и весело не будет.
— Давайте я её заговорю, — миролюбиво предлагаю я. — Это легко… смотрите…
Я достаю из кармана верёвочку и вяжу на ней узелки.
— Это вот, лесенка. Чудесенка, — говорю я, нежнее чем хотелось бы. — Ух ты! Прямо само собой!
— Лесик, — строго начинает бабушка, — на Бога…
Я скоренько завязываю на нитке шесть узлов.
— Уна, мерсе, дуас, рес, градус, фурса, — шепчу я имена каждого, они должны укрепить лесенку или же стать ею. Тут как пойдет. — Эдерез, — добавляю я. — На последний узел, седьмой. Должно было быть «аменес», однако не сказалось. Слово не стало делом.
Мы, те которые с Даром, иногда получаем не совсем то, о чём просили. Я считаю, что связано это с общей неразборчивостью, бабушка же, как всегда оскорбительно резка.
— Ты просто бубнишь, — говорит она и улыбается. — Бубнишь и думаешь не о том. Вот тебе и вьюн на сходах, шарлатант.
Лестница вздрогнула и явно собралась куда-то уйти, да застыла, моментально оплетённая чем-то чёрным. Я поёрзал — лесенка не шелохнулась.
— Вот! — радостно сказал я. — Получилось!
Что-то чёрное оказалось бывшей верёвочкой с семью узлами — надо сказать, она выросла до размеров лианы почти моментально. Мы, те что с Даром, всегда в достижении — иногда не совсем того, о чём прошено…
Верёвочная лиана, мощно оплетшая лесенку, затрепетала. Бабушка отпила длинный глоток из своей реторточки-термоса. Вакса явно прошипела слово «шасси», возможно она хотела сказать «счастье», но немного ошиблась.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!