Лживая взрослая жизнь - Элена Ферранте

15

На следующий день зазвонил телефон, я ответила: это была Джулиана. Ее голос звучал ласково и в то же время серьезно, словно перед ней стояла важная задача, не допускающая шуток и вольностей. Она сказала, что узнала от Тонино о том, что я собираюсь ей позвонить, и с радостью решила сделать это первой. Она хотела меня увидеть — для Роберто это тоже было важно. На следующей неделе он приедет на конференцию в Неаполь, и оба они будут счастливы со мной повидаться.

— Повидаться со мной?

— Да.

— Ну, с тобой я с удовольствием повидаюсь, а и ним нет. Я его стесняюсь.

— Почему? С Роберто очень легко.

Разумеется, я согласилась, я давно ждала подобного случая. Но чтобы мое волнение немного улеглось, а может, чтобы прийти на будущую встречу, укрепив предварительно наши с Джулианой хорошие отношения, я предложила ей вместе погулять. Она с радостью согласилась: “Можно даже сегодня”. Джулиана работала секретаршей у зубного врача на виа Фориа; мы встретились после обеда у станции метро на пьяцца Кавур. С недавнего времени мне нравился этот район, он напоминал мне о музейных бабушке и дедушке, о любящей родне, которая была у меня в детстве.

Однако, завидев Джулиану еще издалека, я расстроилась. Джулиана была высокая, двигалась изящно, она шла ко мне, излучая гордость и веру в себя. Сдержанность, которую я ранее отметила у нее в церкви, распространилась теперь на ее одежду, обувь, походку; казалось, что Джулиана была такой от рождения. Она весело защебетала, чтобы я почувствовала себя непринужденно, и мы побрели куда глаза глядят. Миновали Музей, стали подниматься по виа Санта-Тереза. Я почти онемела, пораженная тем, как крайняя худоба и почти незаметный макияж придавали Джулиане аскетичную красоту, которая вызывала почтение.

Я подумала: вот что сделал Роберто, он преобразил девушку с окраины, превратил ее в барышню, о которой пишут стихи. В какой-то момент я воскликнула:

— Ты так изменилась, ты стала еще красивее, чем тогда, в церкви!

— Спасибо.

— Наверное, это из-за любви, — отважилась сказать я: эту фразу я часто слышала то от Костанцы, то от мамы.

Она рассмеялась, стала отнекиваться, сказала:

— Если под любовью ты подразумеваешь Роберто, то нет, он тут ни при чем.

Оказывается, она сама почувствовала желание измениться, предприняла для этого огромные усилия, и пока все еще не закончилось. Сначала она попыталась объяснить мне, что нам всегда хочется нравиться тем, кого мы уважаем, кого любим, но постепенно, переходя от одного довода к другому, запуталась и стала рассказывать, что Роберто она нравится любая — и такая, какой была с детства, и теперешняя. Он ничего ей не навязывал — ни причесок, ни нарядов, ничего.

— А ты, как я вижу, — сказала она, — переживаешь, потому что думаешь, будто он из тех, кто целыми днями корпит над книгами, наводит на всех страх и диктует правила. Это не так, я помню его совсем маленьким, он никогда много не занимался, как те, которые хотят стать учеными. Он вечно торчал на улице и гонял мяч, он из тех, кто выучивается сам по себе, ему всегда удавалось делать одновременно кучу дел. Он как зверь, который не различает хорошую и плохую пищу, ему все равно, потому что — и я это видела! — он способен преобразить все, что угодно: легонько дотронется до чего-нибудь — и вот ты уже замираешь с раскрытым от восхищения ртом.

— Наверное, он и с людьми поступает так же.

Она засмеялась, но как-то нервно.

— Да, так и есть, с людьми тоже. Скажем так: находясь рядом с ним, я чувствовала и продолжаю чувствовать потребность меняться. Конечно, первой, кто заметил во мне перемены, стала Виттория, ее раздражает, что мы не во всем зависим от нее. В общем, она рассердилась и сказала, что я поглупела, что ничего не ем и стала тощей, как спичка. Зато мама довольна, ей хочется, чтобы я менялась дальше, чтобы менялся Тонино, менялся Коррадо. Однажды она шепнула мне тайком, чтобы Виттория не услышала: “Когда ты уедешь с Роберто в Милан, забери с собой братьев, не стоит им здесь оставаться, здесь вас не ждет ничего хорошего”. Но, Джанни, от Виттории ничего не скроешь! Она все слышит, даже то, что говорят шепотом или вообще не произносят вслух. Вместо того чтобы накинуться на маму, она в последний раз, когда Роберто приезжал в Пасконе, набросилась на него, сказав: “Ты родился среди этих домов, вырос на этих улицах, Милан появился позже, поэтому ты обязан сюда вернуться”. Он внимательно выслушал ее — так уж он устроен, что слушает даже листву, которую колышет ветер, — а потом вежливо объяснил, что в жизни важно платить по счетам и что сейчас ему нужно заплатить по счетам в Милане. Говорю же: он так устроен — выслушивает тебя, а потом идет своим путем или тем путем, по которому ему идти интересно, — может, даже тем, который подсказала ему ты.

— Значит, вы поженитесь и переедете в Милан?

— Да.

— И Роберто разругается с Витторией?

— Нет, это я порву отношения с Витторией, как и Тонино, и Коррадо. Роберто — нет, он поступит, как надо, он не станет ни с кем рвать.

Она восхищалась своим женихом, больше всего ей нравилось его упорство, сочетающееся с добротой. Я поняла, что она полностью доверилась ему, считала его своим спасителем, тем, кто решит все ее проблемы — трудное расставание с местами, где она родилась, скромное образование, необходимость защищать маму, власть моей тети. Я спросила, часто ли она ездит в Милан к Роберто, и она тут же помрачнела, сказала, что все сложно, что Виттория этого не хочет. Она побывала там всего три или четыре раза и то только потому, что ее сопровождал Тонино, однако и этих кратких визитов ей оказалось достаточно, чтобы полюбить Милан. У Роберто там много друзей, некоторые из них весьма влиятельны. Он всем ее представлял, все время водил с собой — то в дом к одному, то на встречу с другим. Все проходило прекрасно, хотя ей и бывало очень не по себе. После этих поездок у нее началась тахикардия. Она всякий раз спрашивала себя, почему Роберто выбрал именно ее — глупую, необразованную, не умевшую одеваться, — хотя в Милане полным-полно удивительных девушек.

— Да и в Неаполе тоже, — сказала она, — вот, например, у тебя все как надо. Не говоря уже об Анджеле, которая так красиво говорит, и она хорошенькая, изящная. А я? Кто я такая, какое я имею к нему отношение?

Мне было приятно, что Джулиана признавала мое превосходство, но я заявила, что это все глупости. Мы с Анджелой разговаривали так, как научили нас родители, наряды нам покупали наши мамы или мы сами, но следуя их, а не собственному вкусу. Главное, что Роберто выбрал ее, и только ее, потому что влюбился в ту, кем она была, и он никогда не поменяет ее на другую. “Ты такая красивая, такая живая! — воскликнула я. — Всему остальному ты научишься, ты уже многому научилась: хочешь — я тебе помогу, и Анджела тоже, мы обе тебе поможем?”

Мы вернулись назад, я проводила ее до метро на пьяцца Кавур.

— Пожалуйста, не надо стесняться Роберто, — еще раз повторила она, — с ним легко, вот увидишь.