Самый скандальный развод - Анна Богданова

– И к Шурику нельзя? Да что случилось? Что случилось? Случилось что?

– Моя бабушка куда-то сбежала. Приеду, все расскажу. Пока, – и я, захватив куртку, выбежала за Власом.

– Я знаю короткий путь, – заверил он меня, как только машина тронулась. – Будем на месте через два—два с половиной часа.

– Объясни, что же все-таки произошло! – потребовала я.

И Влас рассказал то немногое, что знал, – остальное я додумала сама.

Олимпиада Ефремовна позвонила сегодня утром внуку и сказала, что ее подруга вот уж пять дней, как сбежала в деревню к искусственному осеменителю коров, то есть к Панкрату Захаровичу, и теперь проживала у него. Пять дней Жорик с Гузкой тянули время, ведь дядя плохо водит машину и в жизни бы не сел за руль, чтобы проехать четыреста километров даже за своей родной матерью. Больше всех возмущалась Оглобля – дочь осеменителя, что живет двумя этажами ниже, да ее крикливый муж-толстячок. Они пребывали в смятенном состоянии, боясь, что дом в деревне, где они проводят свой отпуск, приберут к рукам родственники старухи Джульетты. Но они тоже не могли поехать к отцу. По двум причинам – во-первых, у них вовсе машины не было, а во-вторых, буквально на следующий день после побега влюбленных Оглоблю отвезли в больницу с аппендицитом.

Неясными оставались лишь некоторые незначительные детали: как Панкрат Захарович оказался в ноябре в Москве – ведь дочь приглашала его только один раз в году – посторожить квартиру, когда они с мужем-толстячком отправлялись к нему в деревню на отдых, и то, как влюбленные, находясь под постоянным присмотром со стороны детей, смогли убежать.

Но, надеюсь, скоро выяснится и это.

– Ах, совсем забыл. Вот, возьми! – и Влас, поведав мне подробно то, что узнал сам от Олимпиады Ефремовны, протянул мой последний роман о неземной любви, предательстве и измене, который назывался «Плотоядный прелюбодей».

– Ты был в издательстве?! – удивилась я.

– Да. Мне позвонила эта, как ее... Люба и сказала, что нужно срочно забрать авторские экземпляры – они, мол, ей мешают и только место занимают. Одну я тебе привез показать, остальные девять дома оставил.

– Спасибо, милый! А что еще Любочка сказала?

– Она какая-то сердитая была и сказала, чтобы ты поскорее роман свой последний сдала. И еще спросила, когда ты наконец приедешь, – судя по тону Власа, он был чем-то недоволен – чем-то, что никак не было связано с побегом Мисс Бесконечности.

– Почему ты такой хмурый? Ты устал? Или что-то еще случилось? – допытывалась я.

– Случилось! – раздраженно прикрикнул он и перевернул книгу, на обратной стороне которой красовалась моя фотография: я только что проснулась и сижу на постели с распущенными волосами в ночной рубашке, съехавшей с плеча, а внизу надпись: «Я пишу романы, потому что больше ничего не умею, а кушать-то всем хочется!»

– Что это?! Ты можешь мне объяснить? Почему на обложке своей книги ты сидишь полуголая с растрепанными волосами, как будто только что с кем-то переспала! Это порнография какая-то! – возмущался он. – Как ты могла предоставить издательству такую похабную фотографию?! Мне эта твоя Люба сказала, что ты особенно настаивала на этом снимке! Позор!

– Да, но Любочка обещала подправить ее на компьютере, сделать фон... – растерялась я. – Я, как выражается Нонна Федоровна, не фотогигиеничная, это единственный снимок, где я неплохо получилась.

– Не сомневаюсь! – расходился Влас. – А эта дурацкая надпись! – «Я пишу романы, потому что больше ничего не умею, а кушать-то всем хочется!» – развернув к себе книгу, прочитал он. – Тебе что, есть нечего?! Или ты думаешь, что я не в состоянии тебя обеспечить? Можешь вообще не писать своих дурацких романов! – выпалил он.

«Может, они действительно дурацкие – мои романы, – задумалась я. – Может, они никому не нужны? Может, их никто и не читает вовсе, а я ночи не сплю, как Бальзак. Но если они дурацкие и никому не нужны, тогда почему Любочка требует побыстрее сдать новый? – гадала я, и ответ пришел сам собой: – Потому что все те, которые я написала, народ уже прочитал и требует новых. Значит, не зря я пишу, как Бальзак по ночам», – эта мысль о моей нужности народу мгновенно утешила меня.

– Кто тебя фотографировал? – с пристрастием допрашивал Влас. – А? Отвечай? Кто?

– Не помню. Или Славик, или Юрик... Нет, не помню. Наверное, Толик, – я отчаянно вспоминала, кто щелкнул меня поутру в постели. – Не-е, точно не Юрик. Мы с ним прожили всего две недели, а потом развелись – он, вероятнее всего, не успел бы, да и фотоаппарата у него не было. Это, наверное, Славик – мой первый муж. Да, да – это Славик.

– Ну, наконец-то мы вспомнили! – с издевкой проговорил Влас, и губы его от злости превратились в тоненькую, почти бесцветную ниточку. – А ты уверена, что это Славик, а не Владик, Шурик, Ларик или какой-нибудь Димик? А может, это Кронский? Он? Отвечай!

– Я перечислила всех своих законных мужей! Ты прекрасно знаешь о них! А я, между прочим, вообще ничего не знаю о твоем темном прошлом! И вообще, как ты можешь называть мои романы дурацкими?! – Я отвернулась к окну, сделав вид, что страшно на него обиделась, но на самом деле я совершенно не обиделась, потому что обижаться – глупо. Так не приобретешь никакого жизненного опыта. Нужно просто делать выводы из складывающихся ситуаций и поступков окружающих. И сейчас я сделала вывод и приобрела некоторый немаловажный опыт для дальнейшей семейной жизни: не стоило вслух вспоминать, какой именно муж меня сфотографировал. Надо было сказать, что меня мама щелкнула – хоть это и неправда, зато ложь во спасение.

– Останови машину! – категорично сказала я.

– Маш, ты обиделась? Из-за того, что я назвал твои романы дурацкими? Да?

– Останови машину!

– Зачем?

– До ветру выйти.

Влас притормозил на обочине. Я вышла и встала, соединив пятки и ступни вместе, сильно сжала колени и выгнула икры, насколько это было возможно – так, что мои ноги изменились до неузнаваемости, превратившись в кривые конечности человека, который всю свою жизнь занимался конным спортом. Я исполнила желание Власа, встав в шестую позицию, потом плюхнулась на сиденье и сказала:

– Поехали!

– Машка! Ты не представляешь, как я тебя люблю! – заливаясь смехом, проговорил он и, опрокинув кресло вместе со мной, набросился с поцелуями. Дело заходило все дальше и дальше, и в моей голове проскользнула мысль, что Влас мало чем отличается от Лучшего человека нашего времени – знаменитого детективщика Кронского, который все время приставал ко мне в общественных местах. Не для этого я выходила замуж за Власа! Совсем не для этого!

– Власик, поехали бабушку вызволять! Сейчас не время для любовных утех!

– Решено. Ровно через неделю я приеду к тебе на несколько дней, и их-то нам удастся провести наедине! Адочка как раз уже уедет, и нам никто не помешает! Я больше не могу терпеть! Ведь это смешно – наш медовый месяц пролетел, но после того, как мы официально стали мужем и женой, между нами ни разу не было близости! То я ошпарился, то искал машину, то внедряется твоя мама, то моя бабушка застревает между столом и плитой, то этот ненормальный Иннокентий со своей как ее...