Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт

– Тихо! – прошипела я ему. – Я говорю по телефону!

– Ты не могла бы за ним присмотреть? Подбадривай его, хорошо?

– Конечно. А вы, Тэмми, вы-то выдержите?

– Ох, наверно, да. Немножко поплачу, конечно. Но ничего, у меня тут есть друзья. Я хочу лишь, чтобы он был счастлив.

– Он тоже хочет, чтобы вы были счастливы.

– Знаю. Он всегда старался, чтобы я была счастлива. Наверно, он все это время слишком много заботился о том, чтобы я была счастлива, и слишком мало – о своем счастье.

– Ага.

– О своем счастье надо заботиться самим, понимаешь? – сказала Тэмми. – Мы все заботимся. И ничего дурного в этом нет.

– Что… что… происходит? – почти заорал Лестер. Это было уже на грани, почти грубо. Я прикрыла ухо свободной рукой, повернулась к нему спиной.

– Вы правы. Как же вы правы, Тэмми, – сказала я и вздохнула. – Я только начинаю это понимать, дошла своим умом.

– Вот и хорошо. Это важно понять. Особенно нам, девушкам.

– Точно-точно.

Тэмми вздохнула: шумно, тяжело, всей грудью:

– В общем, скажи ему, что он может звонить мне всегда, когда захочет. Я всегда подставлю ему плечо.

– Хорошо, скажу. Я уверена, он тоже.

– Спасибо. Прощай.

– Прощайте, Тэмми. Берегите себя.

И мы обе закончили разговор.

Я снова обернулась к Лестеру, а он отвел глаза от дороги, спросил меня взглядом: «Ну?» и приоткрыл рот, собираясь что-то сказать.

– Она сказала: «Прощай», Лестер, – сказала я, протягивая ему телефон. Он взял его и так и остался сидеть с разинутым ртом.

Я минутку поразмыслила над всем услышанным. Тэмми подбросила мне много тем для размышления. Боже мой, до чего же все сложно в жизни. Иногда так сразу и не поймешь, кто ты – охранник, скрипач или друг скрипача, а может, вообще персонаж совсем другой истории. Когда Тэмми просила Лестера бросить музыку, она что же, думала только о себе? Или, наоборот, это Лестер думает только о себе, потому что выбрал музыку, а не Тэмми? А Родео – он что, думает только о себе, ведь он ни за что не хотел везти меня домой? Или я думаю только о себе, ведь я заставляю его туда вернуться?

Ни с того ни с сего на глазах выступили жгучие слезы. Я подумала, что просто хочу всем счастья. Пусть все будут счастливы – и Лестер, и Тэмми, и Сальвадор, и его мама, и его тетя, и Вэл, и я, и Родео. Но как же трудно этого достичь, когда у каждого из нас в груди бьется сердце: громкое, сильное, но как же его легко разбить.

Я встала и пошла в свою комнату.

Навалилась усталость.

И еще кое-что: мы уже почти приехали домой. И мне стало ужас как страшно.

Вообще-то пробуждения бывают самыми разными. Приятными, когда неспешно, без усилий всплываешь из пучины сновидений и, проснувшись, обнаруживаешь: ты уютно лежишь в теплой постели, с котом под боком. Бывают рождественские пробуждения, и деньрожденные пробуждения, и пробуждения от запаха жарящегося бекона. Все это хорошие пробуждения.

Но бывают и плохие.

Взять хоть пробуждение Родео, когда Айван расцарапал его до крови, а мои руки зловеще тянулись к его шее. Или еще бывает, просыпаешься от того, что тебя тошнит. Со мной такое однажды было, когда я в Техасе отравилась бургером из бизона. Приятного мало.

Но я вынуждена сказать, что в тот же день, когда я порвала отношения с Тэмми, я открыла, что бывают плохие пробуждения еще невиданного калибра.

По-моему, самое плохое пробуждение – в автобусе, который потерял управление и все быстрее разгоняется, а в салоне полно народу, и все вопят, плачут в три ручья и молят бога о спасении.

Когда все это началось, я крепко спала. Блаженно похрапывала, но чей-то вопль «Иисусе, спаси нас!» разбудил меня наполовину, а нестройный хор других воплей (одни были благочестивые, другие богохульные) – окончательно, и не успела я, охнув, привстать на постели, как раздались рыдания и причитания – все, какие только на свете бывают, а автобус то вздрагивал подо мной, то метался из стороны в сторону. Потом он резко накренился, чуть не сбросив меня с кровати на пол, и, должна признаться, я чуть не описалась.

Я вскочила, откинула занавеску и увидела, что на борту старушки Яджер творится черт-те что.

Было это, на наше счастье, днем, при ярком свете солнца. Так что это душераздирающее зрелище хотя бы не скрывалось во мраке.

Мы катились с горки, причем довольно крутой. Со всех сторон были высокие, поросшие соснами холмы. Деревья расплывались в глазах, потому что мы мчались со скоростью… ой, даже не знаю, миль двести в час. Нет, конечно, такого быть не может, но, когда тебя везет Яджер, скорость чуть выше шестидесяти миль уже ощущается как двести. А в тот момент скорость была точно больше шестидесяти, намного больше.

За рулем сидела Консепсьон. Даже с другого конца автобуса я увидела, что она напряженно склонилась к рулю, вцепившись в него мертвой хваткой. Ее визг был самым монотонным – звонкий, пронзительный, размеренный, вроде воя сирены.

Рядом с ней на корточках сидел Родео: махал руками, вопил. От его обычной философской безмятежности не осталось и следа. Позади них стоял Лестер, тоже кричал, тоже жестикулировал, суетился не меньше Родео.

На меня во весь опор летело размытое серое пятно. Оказалось, Айван: уши прижаты, глаза вытаращены, шерсть дыбом. Я думала, он бежит ко мне, но он юркнул между ног и забрался под кровать. Что ж, резонно.

Другие подробности я разглядеть не успела, потому что Яджер снова эффектно накренилась и я рухнула на пол, поперхнувшись своим «ох». Встряхнула головой, встала на четвереньки, широко расставляя руки и ноги – старалась восстановить равновесие. Подумала, что передвигаться на двух ногах безрассудно и бесперспективно, так что к кабине я отправилась ползком, пробираясь мимо попутчиков. Прямо-таки экскурсия по музею ужасов.

Вначале я проползла мимо миссис Веги. Она сидела с закрытыми глазами, вцепившись в диван, и шевелила губами – наверно, молилась. Так настойчиво уговаривала бога, что и не заметила, как я проскользнула мимо.

Следующей мне попалась Вэл, неподвижно, вытаращив глаза, сидевшая на Троне. Она тоже вопила – хорошо, не вопила, а скорее причитала: «Ох боже мой, боже мой, боже мой!», обливаясь слезами. Миновав ее, я вползла в проход между сиденьями.

Сальвадор – ни дать ни взять серфингист – стоял на полпути к кабине: не сидел, а стоял, но все-таки не в полный рост, держался за кресла по обе стороны прохода и оглушительно орал. Он выкрикивал что-то, похожее скорее на набор звуков, чем на слова, но если это и были слова, то, спорим на что хотите, не такие, которые я стала бы повторять при бабушке.

Яджер снова качнулась так нервно, что я завалилась набок. Книги лавиной посыпались с полок, и я услышала, что как минимум один помидорный куст вывалился из горшка и бухнулся на пол.