Медный гусь - Евгений Немец

— А то, Вася, что при этом болване монеты нет. А еще праздничное сукно с него содрали, вон валяется, и в кусок медвежьей шкуры нарядили. И значит это, что растревоженная душа умершего бродит по округе, живя одним желанием — мстить. А поскольку шкура медведя на нем, то бродит по округе не соболь, не лось, и даже не волк, а сам Консенг-ойка.

— Когтистый старик! — поразился Васька Лис, вмиг вспомнив рассказы толмача о вогульском пятидушии.

— Он самый, — подтвердил Рожин.

— Вот же влипли!..

— Медведь, что ли? — спокойно спросил монах и с улыбкой на Ваську Лиса глянул. — Нет, медведь — зверь Божий, праведника не тронет, а вот грешника может задрать.

— Ну да, меня, значит, задерет, а тебя обойдет стороной! — зло процедил стрелец. — Только вот я хоть и грешен, да еще пожить хочу, грехи замолить и вообще…

— Хватит, — прервал их Рожин. — Надо монету болвану вернуть.

— Может, Яшка ее прикарманил? — предположил брат Михаил.

— Яшка не стал бы болвана переодевать, ему-то откуда знать такое? — не согласился толмач. — Тут без шамана не обошлось.

— Неужто Агираш? — усомнился стрелец. — Ты ж говорил, что он на Калтысянку подался.

— Может, и не сам, так научил кого-то из местных, — ответил Рожин.

— Наслышаны мы про вашего Агираша, — задумчиво произнес монах. — Только почто ему демонов плодить?

— Агираш с Медным гусем в камлании грядущее зреть способен. Вот и узрел, что за Яшкой следом мы сюда забредем. А потому душу умершего на медведя навел.

— Так ты всерьез про медведя? — удивился монах.

— Да уж куда серьезнее! — вспылил Лис. — Видели мы, что косолапый с вором сделал да с двумя пулями в груди ушел себе и пропал, словно в воздухе растаял. Ни крови, ни туши, ни пука!

— Хм… Стало быть, правду народ кажет: зачарованный лес, раз остяки тут по старинке шаманят, — произнес брат Михаил и по сторонам с опаской оглянулся.

— Есть у кого серебряная монета? — спросил Рожин. — Надо болвану под одежу засунуть, тогда его душа успокоится.

Монах покачал головой, мол, откуда у нашего брата мирское?

— Где ж такую роскошь раздобыть! — фыркнул Васька и отвернулся.

— Вася, не жмись, — настаивал толмач.

— Да нету, отвяжись!

Рожин вздохнул, аккуратно положил иттерму в берестяной гробик, вернул сас-тотап в амбарчик, закрыл дверцу, спустился, снял с плеча штуцер, проверил заряд.

— Ну тогда проверьте мушкеты, чтоб не подвели, — мрачно произнес он. — Дай Бог, пронесет… Пошли.

И тут над бором гулко хлопнуло, словно порыв ветра парус рванул — беркут снялся с дерева. Он греб воздух крыльями размашисто и мощно, словно воду веслами. Быстро набрав высоту, птица раскинула крылья-паруса и поплыла над бором по кругу.

— Нас он не опасался. Что-то другое его спугнуло, — заметил Рожин.

Минуту толмач вслушивался в тишину бора, а затем различил неясный шорох. Рожин поднял штуцер, стрелец и монах, на толмача глядя, тоже ружья вскинули. Шорох становился громче, перерос в хруст, и всем стало ясно, что это беломошное покрывало хрустит под чьими-то ногами, а может и лапами. Монах Михаил зашептал молитву, Васька Лис глубоко вдохнул, крепче мушкет сжал.

В следующее мгновение в дымке показался силуэт здоровенного мужика, он шел спиной вперед, не оглядываясь, будто на затылке запасную пару глаз носил.

— Стоять! — крикнул Рожин.

Мужик замер, неторопливо обернулся, руки развел, давая понять, что сопротивление оказывать не собирается, но мушкет бросать не торопился. Толмач, а за ним стрелец и монах осторожно двинулись вперед.

Черная борода вора все так же торчала двумя клинами, глаза из-под густых бровей смотрели без страха, но напряженно, а шрам, порвавший левую бровь и щеку, побагровел, кровью налился, будто дождевой червь на лицо заполз, да там и остался.

— Мушкет бросай! — приказал Рожин и стволом штуцера на дырявую шапку вора качнул. — Второй раз не промажу.

— Так вот кто мне шапку попортил, — Яшка криво усмехнулся. — Добрая вещь была.

— Мушкет на землю, а то я тебе сейчас и башку попорчу, — мрачно заверил Рожин, добавил товарищам: — Живым возьмем. Пусть кодчане его судят.

Вора и толмача разделяло метров десять, монах Михаил стоял от Рожина по левую руку, стрелец по правую. А Яшка не торопился, тянул время, будто ждал чего-то, и Рожин это понял, но поздно.

За спиной вора вдруг раздался рык. Яшка пригнулся и отпрыгнул в сторону, а там, где он стоял мгновение назад, преследователи увидели огромную медвежью морду. В раззявленной пасти тускло блеснули желтые клыки, каждый размером с добрый нож, а между ними трепыхался язык, красный с синими прожилками, как кусок свежего мяса. Черный нос, размером с два кулака, смахивал на поросячий пятак, а в маленьких угольках глаз, казалось, отсутствовали зрачки. Людей обдало запахом затхлости, мертвечины. Медведь поднялся на задние лапы и задрал вверх передние, показывая, что росту в нем за три метра.

Ружье в руках монаха Михаила задрожало, он попятился. Васька упал на колено, целясь зверю в грудь.

Рожин мыслил стремительно: Яшка почуял косолапого и решил вывести его на преследователей, чтоб в суете смыться, ну да не бывать этому!.. Не обращая внимания на медведя, толмач вел стволом вора. Яшка уходил по беломошному бору, как заяц от лисы, прыгал, петлял, метался зигзагами. Но редкие деревья не давали укрытия, Рожин задержал дыхание и выстрелил. Вор споткнулся, упал, вскочил, пробежал еще метров пять, снова упал и, барахтаясь во мху, как в болоте, пополз к окраине бора. Толмач бросился за ним.

Шарахнул мушкет Лиса, медведь покачнулся, опустился на передние лапы, снова рыкнул и грузно побежал на стрельца. Мох под его лапами трещал, словно ткань рвалась, земля от тяжелой поступи содрогалась.

— Да стреляй же! — заорал Васька, бросив ружье и выхватив саблю.

Бежать от медведя было некуда, на открытом пространстве зверь легко настигнет человека, Васька это понимал и, обливаясь потом, готовился встретить зверя колющим ударом сабли в грудь. Может, повезет попасть между ребер в сердце…

Бабахнул мушкет монаха. Медведь уже добежал до стрельца, ударом лапы смел его с ног, отбросив шагов на пять. Лис даже порезать зверя не успел, а, катясь кубарем по мху, саблю и вовсе выронил. Но зверь не стал его добивать, резко развернулся и прыгнул на монаха.

Рожин торопился, но приближался к вору осторожно, пригнувшись. У Яшки оставался мушкет и пистоль, и выскочить животом на пулю толмачу не хотелось. Рожин не столько свою жизнь жалел, сколько боялся того, что, случись ему помереть, душегуб уйдет. Отлежится, оклемается и снова примется за старое — грабить, убивать да насильничать. А тут, в Кодском городке, лила по Алексею слезы Настя Богданова, места себе не находила. И кто ж, кроме Рожина, ее защитит, от бед убережет?.. Рожин должен был уцелеть, чтобы не дать выжить Яшке Висельнику.