Легкое дыхание - Иван Бунин

Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не счем; но наступает зима, начинается «работа» с гончими. И вот опять, как впрежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последниеденьги, по целым дням пропадают в снежных полях. А вечером на каком-нибудьглухом хуторе далеко светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом маленькомфлигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные свечи, настраивается гитара…

На сумерки буен ветер загулял,

Широки мои ворота растворял, —

начинает кто-нибудь грудным тенором. И прочие нескладно,прикидываясь, что они шутят, подхватывают с грустной, безнадежной удалью:

Широки мои ворота растворял,

Белым снегом путь-дорогу заметал…

За крайней избой нашей степной деревушки пропадала во ржинаша прежняя дорога к городу. И у дороги, в хлебах, при начале уходившего кгоризонту моря колосьев, стояла белоствольная и развесистая плакучая береза.Глубокие колеи дороги зарастали травой с желтыми и белыми цветами, береза былаискривлена степным ветром, а под ее легкой сквозной сенью уже давным-давновозвышался ветхий, серый голубец, — крест с треугольной тесовойкровелькой, под которой хранилась от непогод суздальская икона Божией Матери.

Шелковисто-зеленое, белоствольное дерево в золотых хлебах!Когда-то тот, кто первый пришел на это место, поставил на своей десятине крестс кровелькой, призвал попа и освятил «Покров Пресвятыя Богородицы». И с тех порстарая икона дни и ночи охраняла старую степную дорогу, незримо простирая своеблагословение на трудовое крестьянское счастье. В детстве мы чувствовали страхк серому кресту, никогда не решались заглянуть под его кровельку, — одниласточки смели залетать туда и даже вить там гнезда. Но и благоговениечувствовали мы к нему, потому что слышали, как наши матери шептали в темныеосенние ночи:

— Пресвятая Богородица, защити нас покровом твоим!

Осень приходила к нам светлая и тихая, так мирно и спокойно,что, казалось, конца не будет ясным дням. Она делала дали нежно-голубыми иглубокими, небо чистым и кротким. Тогда можно было различить самый отдаленныйкурган в степи, на открытой и просторной равнине желтого жнивья. Осень убиралаи березу в золотой убор. А береза радовалась и не замечала, как недолговеченэтот убор, как листок за листком осыпается он, пока, наконец, не оставалась всяраздетая на его золотистом ковре. Очарованная осенью, она была счастлива и покорнаи вся сияла, озаренная из-под низу отсветом сухих листьев. А радужные паутинкитихо летали возле нее в блеске солнца, тихо садились на сухое, колкое жнивье… Инарод называл их красиво и нежно — «пряжей Богородицы».

Зато жутки были дни и ночи, когда осень сбрасывала с себякроткую личину. Беспощадно трепал тогда ветер обнаженные ветви березы! Избыстояли нахохлившись, как куры в непогоду, туман в сумерки низко бежал по голымравнинам, волчьи глаза светились ночью на задворках. Нечистая сила часто скидываетсяими, и было бы страшно в такие ночи, если бы за околицей деревни не былостарого голубца. А с начала ноября и до апреля бури неустанно заносили снегамии поля, и деревню, и березу по самый голубец. Бывало, выглянешь из сеней вполе, а жесткая вьюга свистит под голубцом, дымится по острым сугробам и состоном проносится по равнине, заметая на бегу следы по ухабистой дороге.Заблудившийся путник с надеждой крестился в такую пору, завидев в дыму метелиторчащий из сугробов крест, зная, что здесь бодрствует над дикой снежнойпустыней сама Царица Небесная, что охраняет она свою деревню, свое мертвое допоры, до времени поле.

Поле долго было мертвым, но степные люди были преждевыносливы. И вот наконец крест начинал вырастать из оседающих серых снегов. Обтаивалаи горбатая унавоженная дорога, наступали теплые и густые мартовские туманы. Оттуманов и дождей чернели и дымились в сумрачные дни крыши изб… Потом туманысразу сменялись солнечными днями. И все снежное поле насыщалось водою,растоплялось и, растопленное, блистало под солнцем, дрожа бесчисленнымиручьями. В один-два дня степь принимала новый вид: по-весеннему темнелиравнины, окаймленные бледно-синеватой далью. Выпускали шершавый скот из хлевов;обессилевшие за зиму лошади и коровы бродили и лежали на выгоне, а галкисадились на их худые спины и дергали клювом шерсть для своих гнезд. Но дружнаявесна к хорошим кормам, — скот отгуляется по теплым росам! Уже пелижаворонки в ясные полдни, уже мальчишки-пастухи загорали от ветров и солнца,которые просушивали землю. Когда же обмывал ее весенний дождь и пробуждалпервый гром, Господь благословлял в тихие звездные ночи расти хлебам и травам,и, успокоенная за свои нивы, кротко глядела из голубца старая икона. Тонкопахло в чистом ночном воздухе зеленями, мирно было в степи, тихо в темнойдеревне, где уже не вздували огня с Благовещенья, и замирали по вечерней зарепесни девушек, прощавшихся со своими обрученными подругами.

А потом все менялось не по дням, а по часам. Зеленел выгон,зеленели ветлы перед избами, зеленела береза… Шли дожди, протекали жаркиеиюньские дни, зацветали цветы, наступали веселые сенокосы… Помню, как мягко ибеззаботно шумел летний ветер в шелковистой листве березы, путая эту листву исклоняя до самых колосьев тонкие, гибкие ветви; помню солнечное утро на Троицу,когда даже бородатые мужики, как истые потомки русичей, улыбались из-подогромных березовых венков; помню грубые, но могучие песни на Духов день, когдамы с закатом уходили в ближний дубовый лесок и там варили кашу, расставляли еев черепках по холмикам и «молили кукушку» быть милостивой вещуньей; помню «игрысолнца» под Петров день, помню величальные песни и шумные свадьбы, помнютрогательные молебны перед кроткой Заступницей всех скорбящих, — в поле,под открытым небом…

Жизнь не стоит на месте, — старое уходит, и мыпровожаем его часто с великой грустью. Да, но не тем ли и хороша жизнь, что онапребывает в неустанном обновлении? Детство миновало. Потянуло нас заглянутьдальше того, что мы видели за околицей деревни, тем сильнее потянуло, что идеревня становилась все скучней, и береза уже не так густо зеленела весной, икрест у дороги ветшал, и люди истощили поле, которое охранял он. И так как бедане ходит одна, то само небо, казалось, стало гневаться на людей. Знойные исухие ветры разгоняли тучи, подымая вихри по дороге, солнце нещадно палилохлеба и травы. Подсыхали до срока тощие ржи и овсы. Было больно смотреть наних, потому что нет ничего печальнее и смиреннее тощей ржи. Как беспомощносклоняется она от горячего ветра легкими пустыми колосьями, как сиротливошелестит! Сухая пашня сквозит между ее стеблями, видны среди них сухиевасильки… И дикая серебристая лебеда, предвестница запустения и голода,заступает место тучных хлебов у старой проселочной дороги. Нищие и слепые всечаще стали с жалобными припевами обходить деревню. А деревня безмолвно стоялана припеке — равнодушная, печальная.

Тогда, точно в горести, потемнел от пыльных ветров кроткийлик Богоматери. Проходили годы, — она казалась безучастной к судьбе своегополя. И люди мало-помалу стали уходить по дороге к городу, уходить в далекуюСибирь. Они продавали свой скудный скарб, забивали досками окна изб, запрягалилошадей и навсегда уходили из деревни на поиски нового счастья. И деревняопустела.