Три позы Казановы - Юрий Поляков

Что поделаешь – даже Ахматову бросали!.. Вот и приходилось одинокой поэтессе подрабатывать, выращивая на приусадебном участке знаменитые вязниковские огурцы, которые, будучи правильно засолены в дубовой бочке, незаменимы для полноценного закусывания. По изысканности их превосходят разве что консервированные корнишоны фирмы Gurk und Welt, продающиеся во всех магазинах сети «Симфония вкуса».

– Ангелиночка, поделитесь с радиослушателями секретом ваших огурцов! – лукаво попросил Лобасов.

– Я смородиновых листочков в кадку подкладываю – для крепости! – простодушно сообщила вязниковская умелица.

– Ну а теперь вернёмся к поэзии!

…Завернув деньги, вырученные с огурчиков, в носовой платок и спрятав на груди, провинциалочка решила прогуляться, чтобы купить детям гостинцы, а себе – обновки. Светило солнце, вокруг бурлила столица, жизнь налаживалась. А ведь ещё недавно селяне, вообразите, не могли сами предложить свою продукцию на рынках. Грубые и готовые к немедленному насилию мигранты из бывших республик Советского Союза за бесценок скупали у них дары земли, чтобы потом перепродать втридорога. Мало того, лживо обещая увеличить оптовую цену, они грубо домогались наших среднерусских женщин, не всегда, увы, встречая отпор. Вероятно, этими скорбными аллюзиями и навеяно одно из самых знаменитых стихотворений Ангелины Грешко, взорвавшее Интернет и попавшее даже на сайт премьера. Стихи настолько потрясли главу правительства, что он записал в «Твиттере»: «Надо помнить: земледельцы – тоже люди!» Прочтите, прочтите, Геля, извергните эти строки, бросившие вызов не только рыночному беспределу, но и нравственной амбивалентности постмодерна!

И Грешко извергла:

– Какой имплицитный императив! Какой карнавальный сарказм! – взвизгнул Лобасов. – Какой плевок в лицо политкорректности, этому симулякру Прометеева огня! Как тонко, как звонко! Но вернёмся к судьбе нашей героини. Вот она, окрылённая первым розничным успехом, идёт по городу и вдруг видит афишу: сегодня в Гуманитарной библиотеке МГУ открыта «Свободная трибуна поэта». То есть любой сочиняющий может зайти и прочесть на публике свои стихи. Глянув на часы, Ангелина решила рискнуть. Когда, запыхавшись, Грешко бежала по ступенькам, словно восходя к алтарю поэзии, она думала лишь о том, как бы не опоздать на автобус, отъезжающий вечером в Вязники от метро «Новые Черёмушки». Войдя в зал, наша учительница увидела там множество народу, смутилась, спряталась в дальний уголок и затаив дыхание – стала внимать. Вёл стихотворный марафон знаменитый концептуалист Кибир Тимуров, который смотрел на собравшихся поэтов с улыбкой усталого энтомолога. К микрофону, повинуясь мановению его мизинца, выходили юноши и старики, школьники и пенсионеры, девчушки и почтенные матроны, военные и гражданские. Грешко внимательно слушала, и ей казалось, что все стихи одинаковые.

– Об этом, Ангелина, вы очень точно сказали в одном из ваших первых интервью. Давайте послушаем…

Раздался щелчок, и в эфире возник разговор, записанный в каком-то шумном месте.

– Как вы относитесь к современной поэзии? – спросил влажный мужской голос.

– Ой, даже и не знаю, как сказать… Ну вот у нас в школе, в Вязниках, когда детишки подхватят кишечную палочку, то все бегают и бегают… не знаю, как это сказать…

– Вы считаете, современная русская поэзия подхватила палочку Бродского?

– А кто это?

– Гениально! Какой удар по амбициям нонселекции! – засмеялся Сэм Лобасов. – Но продолжим. И вот наша вязниковская Ахматова сидела, слушала, недоумевала. Наконец все желавшие выступили. Великий модератор Кибир Тимуров обвёл внимательным взглядом зал и спросил с облегчением:

– Это всё?

«Теперь или никогда!» – отважилась Грешко и шагнула к микрофону, попросив кого-то постеречь купленные детям игрушки и отрез ситца. Первые же прозвучавшие строки потрясли собравшихся, в том числе и вашего покорного слугу, скучавшего в зале. Ангелиночка, прочтите эти стихи, ставшие классикой и вошедшие во все мировые антологии!

И Грешко прочла:

– Да, это был культурный шок! – вскричал Сэм Лобасов. – Казалось, любителей поэзии уже ничем не удивишь – ни обеденной лексикой, ни амбивалентным эротизмом, ни провокативной перцепцией. Но это было потрясение! Вот так, честно, открыто и, я бы сказал, фрактально в зале прозвучал живой стон женской плоти, облечённый, как писал Ходасевич, в «отчётливую оду»! Семантическая ёмкость вкупе с постконцептуальной открытостью, смелый нарратив, декодированный с редчайшей откровенностью… Такого дискурса современная русская поэзия ещё не знала! Зал взорвался аплодисментами. Кибир Тимуров (вы же знаете, как завидуют поэты чужому успеху!) пытался закрыть трибуну, но его с криками «Иди отсюда!» – согнали с председательского места.

«Грешко, ещё, Грешко, ещё!» – скандировал зал.

– Ангелиночка, вспомните, что вы прочитали на бис?

– «Чресла».

– Да, да, да! «Чресла!» Умоляю, озвучьте и для нас этот шедевр постконцептуальной поэзии!

Она озвучила:

– Какая мощная синестезия метафоры! Какая теснота стихового ряда! Какая кумулятивная витальность! Чудо! Что тут началось! Шум, крики, аплодисменты. Всем стало ясно: в литературу пришёл большой поэт, окончательно, навсегда преодолевший насильственную советскую бесполость, сохранив при этом протоформу женского целомудрия, противопоставленного фаллической агрессии мужской цивилизации! Кстати, бинарная оппозиция духовного верха и животного низа, восходящая к гностическим моделям Вселенной, ярко прослеживается во всём творчестве Грешко. С гордостью могу сказать, я первым обратил внимание на манихейский оксюморон, зашифрованный в самом имени поэтессы. Ангелина – Ангел. Грешко – Грех. Не случайно наша вязниковская Ахматова легко перешагнула ту черту, у которой остановились её предшественницы, она буквально взорвала актуальную эпистему. Её лукаво деконструиро-ванная гендерность поражает воображение феерической сменой карнавальных масок и дискурсивных практик. Прочтите «Крестоносца», не откажите, голубушка!