Эта тварь неизвестной природы - Сергей Жарковский

У портала штаба стояли на холостом ходу два хаммера и два газика, водители курили кружком. Коростылёв так давно не надевал форму, что утратил рефлекс воинского приветствия; ему, однако, просалютовали в четыре длани аккуратно. В вестибюле было тепло. Он сразу поднялся в кабинет, только махнув дежурному на пульте рукой. Кабинет и, главное, приёмная были дополнительно натоплены. Его адъютант старший лейтенант Фирсова не переносила температур ниже экваториальных. Поэтому Коростылёв чуть не грохнулся, запнувшись об ещё один обогреватель, у кого-то изъятый, и отныне обречённый стоять прямо у порога приёмной. Оспаривать или выражать неудовольствие было бесполезно, он только подвинул смердящий горелым металлом агрегат ногой подальше в угол и поставил в уме очередную метку на карту местности: здесь опасно, ещё шаг вперёд обязателен, и только потом налево, в кабинет.

Фирсова явилась на пост, опередив его на пять минут, но уже успела снять свои меха и шкуры, получить информацию и сделать кофе. С титаном в вестибюле отличная идея, кофе из хвалёных капающих кофеварок Коростылёв не любил, растворимый был лучше в полевых условиях окружающей жизни. Фирсова стояла над ним с папкой, пока он нюхал раскалённую чашку, отпивал, добавлял по своеобычности сахару и размешивал его.

– Марченко и Семёнов? – спросил он.

– Генерал ещё не прибыл, а Семёнов организует облаву.

– Я видел, что облава организуется сейчас на улицах. На нас.

Фирсова хмыкнула.

– Марченко сюда шементом.

Язык до сих пор не поворачивался сказать «ко мне». Субординация.

– Done, – сказала она. – Его будят.

– Лена! – сказал он. – Не сейчас. Не производи на меня впечатления сейчас. По-русски, плиз. Что случилось на нейтралке конкретно?

– Пока предварительно. Лиса возвращали с тренировочного выхода через «Две Трубы». По оговорённому плану, я проверила.

– Это знаю. Вторую неделю уже.

– И пока всё. Они зашли в бар около часу ночи. И там что-то случилось. А Лис официально в бегах по тревожному сигналу с пульта. Он срезал браслет.

– То есть, это одна беда, а не две.

– Судя по всему.

– Всю связь по Лису, милиции, вохре и охране периметра ко мне на стол. Марченко приказываю доставить в любом состоянии. Блинчук ещё не звонил?

– Пока нет.

– Прими его на себя, Лена, как ты умеешь. Не до него сейчас. И пусть не дёргается, заканчивает дела в Москве. К утру всё плохое уже произойдёт.

– Шоколад, – сказала Фирсова, как бедованка.

Коростылёв улыбнулся.

– Налево кругом марш, старший лейтенант.

До взрыва четырёх из пяти телефонов на телефонной тумбочке стола есть верных полминуты, по опыту оценивал Коростылёв. За эти полминуты он попил кофейку и разложил в памяти требуемые ситуацией воображаемые папки. Только бы не убийство. Затею москвичей с заключёнными кретинизмом считало всё внутреннее командование КЗАИ. Но Грачёв и Ерин идею продавили в Комиссии прошлой осенью, а Дед подписал и постановил. Блинчук приехал с сессии кипящий, и два дня просто пил в «Чипке», осаживал кипяток. Делать было нечего, машина завертелась, в Предзонье наехала целая гопа магацитлов из МВД, сходящих с ума от возможности попользоваться бездонными американскими складами по спецталонам. Всё происходило очень быстро. Проблема 17-й площадки действительно была большая проблема, никак к 17-ой не могли подобраться, совершенно непроходимое, злое место, но московские умы реально, как вдруг выяснилось, собирались пробивать трек колонной пожизненно осуждённых. Марш к новой жизни, называли они его. Это Коростылёв слышал собственными ушами, потом ещё переспрашивал Блинчука, правда ли, что он это слышал. То есть вот прямо так, прямо с поезда гнать зека в Зону по коридору из конвойных. Вспоминать прошлые ноябрь и декабрь, проведённые в непрерывных скандалах с москвичами, Коростылёву теперь не хотелось, и он был уверен, что никогда не захочется. Кое-что удалось им внушить. Но «полбедою меньше – всё равно беда». Даже когда его, Коростылёва, вариант исполнения предначертания небожительного Деда, хотя бы теоретически реальный, был чудом принят (Блинчук объяснил – Грачёва и Ерина что-то сильно одномоментно отвлекло, с Кавказом что-то, и только поэтому безумие марша к новой жизни не реализовалось мгновенно и непререкаемо), и два эшелона с зека, простоявшие в ледяных отстойниках Базар-Вокзала всё это время, отправились восвояси, умный трезвый Блинчук сказал ему, пригласив в свою курилку: «Один-единственный инцидент, и у нас бунт, Олег Витальич. Тебе снился когда-нибудь бунт трекеров? Небессмысленный, но беспощадный?» Бунт трекеров снился Коростылёву не реже раза в неделю. Полбеды в Предзонье – не меньше ядерного взрыва. Беда. Беда-Матушка. Нельзя вслух. И сплюнь. И перекрестись: и туда, и обратно.

Телефоны рванули. Второй, первый, третий, второй, третий, четвёртый.

Семёнов: вохра под ружьём, на контроле внешнего периметра сидит ИО начальника лейтенант Малоросликов, мужик надёжный, пограничник, не красный. Семёнов кроет степь. Лично.

Мальков: Толь Толич Аниськин выехал к «Двум Трубам» сам. Лично. Информация от милицейского дежурного по оперативной части.

Собственный дежурный Коростылёва сообщил ему угрюмо и с расстановкой, что Угловое прошли человек сорок ходил и завсегдатаев до того, как наряд перекрыл дорогу. Ещё столько же в собравшейся на Углу толпе мирных жителей на настоящий момент. Коростылёв приказал немедленно открыть проход, ясно и чётко об этом объявив бедованам. (Приказывая, он принялся импровизировать своим почерком на старом конверте с печатями начальника ГРУ текст общего объявления для городского матюгальника.)

Стукнулась в селектор Фирсова. Все свои на местах. А ответственного наблюдателя генерал-майора внутренней службы Марченко только что внесли в штаб. Обдолбан. На этом месте Коростылёв принял решение вообще отсечь любых москвичей от дела, набрал с третьего телефона своего «начальника протокола» Татарина, с изумлением разбудив его, бывшего счастливого человека, и распорядился. И вообще, сам сел на телефоны плотно, не дожидаясь входящих звонков. На опережение.

До половины третьего он полностью организовал (точней, вник в текущую ситуацию, убедившись, что машина работает сама и недурно) поиск Лисового. Деться тому было некуда, разве только в Зону. Коростылёв сам с собой заключил пари: ублюдка поймают до пяти утра, если он шарится по нейтралке, и до половины четвёртого, если он рвётся к внешнему периметру. На волю вольную, так сказать. Возможно, впрочем, что скот сдастся сам, хотя… нет, не эта тварь. Просто из совершенно инфантильной подлости будет бегать, пока бегается, в рассуждении: я единственный и неповторимый, сам министр меня лично выбрал, что хочу, то ворочу, а меня тронуть не моги. Первое было чушью (когда гуиновцы прогнали по пожизненным телегу об освобождении вчистую, была какая-то сходка, и Лиса выдвинули сами воры, как паровоза, посмотреть, не фуфло ли, наверняка, выдвинули либо самого никчёмного законника, либо самого доставшего), второе действительно место имело. Тронуть Лиса было нельзя. Очень уж был ясный приказ, и семнадцатая площадка действительно была очень опасной занозой. Недаром Сэм Пена неофициально дал понять: права человека оно, мол, конечно, но бесхозное ядерное оружие в Зоне поважней прав каких-то пожизненных или долгосрочных отморозков будет. Так чтьо, Олег, ми не видьим, не слышьм. Мы есть как обезьянкья».