Лем. Жизнь на другой Земле - Войцех Орлинский

Третьим близким другом Лема в этот жизненный период был Славомир Мрожек. Впервые они встретились на свадьбе Лемов в 1953 году, но на «ты» перешли только на праздновании Нового года 1958/1959 у Яна Юзефа Щепаньского (кроме Лемов и Мрожека, там был также Ежи Турович – есть, однако, такие приемы, на которые человек готов любой ценой попасть хотя бы в роли официанта, гардеробщика, водителя… кого угодно).

Переписываться, однако, они начали ранее, но первое личное письмо было отправлено Мрожеком 14 января 1959 года:

Судя по первым письмам, писателей сблизила именно автомобильная тема. Мрожек как раз покупал машину марки «Р70». Лем, без сомнений, был авторитетом для своих «литературных» знакомых, когда речь шла об автомобилях – хотя бы просто потому, что любил это. Из его писем кажется, что он сам ремонтировал машины: хоть у него в гараже и был комплект основных инструментов, но на самом деле главным источником знаний Лема был его сосед, пан Зависляк, автомеханик (так, по крайней мере, утверждает Михал Зых). Так или иначе, весьма естественным кажется то, что Мрожек и Сцибор-Рыльский обращались со своими вопросами по поводу масла, проводов и фильтров именно к Лему.

Корреспонденция Лема с Мрожеком быстро перешла на более интересные темы. Оба дискутировали о философских, политических и литературных концепциях, опираясь на других писателей. Их объединяла нелюбовь к забытому уже Иренеушу Ирединскому, который тогда был знаменитым писателем, но не оставил после себя ничего такого, что выдержало бы испытание временем. Другим общим убеждением стало глубокое неверие в то, что реформирование строя ПНР может принести хоть что-то хорошее.

На переломе 1958 и 1959 годов у обоих были очень похожие литературные воззрения. «Свадьба в Атомицах» Мрожека и «Вторжение с Альдебарана» Лема – это настолько похожие произведения, что могли бы принадлежать одному автору. Потом, разумеется, дороги двух писателей разойдутся, и уже в 1959 году оба будут работать над своими величайшими шедеврами.

Ввиду переезда Мрожека в Варшаву, а потом во Францию и Италию, их дружба продолжалась в письмах – так же как раньше с Врублевским или Сцибором-Рыльским. Хотя в письмах всё ещё видны попытки договориться о встрече, реальные возможности случались очень редко. Намного реже, чем с Блоньским или Щепаньским.

Социальная жизнь Лема не ограничивалась, однако, писателями. В конце концов, никто из них тогда так не называл себя. Приёмы, на которых все являются журналистами, в большинстве своём объединённые одним и тем же титулом, – это феномен современной Варшавы, но точно не тогдашнего Кракова. На том же праздновании Нового года у Щепаньских, кроме Лема, Мрожека и Туровича, были ещё коллеги по службе, соседи, знакомые жены… все они скрупулезно перечислены в дневнике.

Лемы и дальше были постоянными гостями на семейных праздниках Колодзеев, которые остались на Бонеровской (и в свою очередь, часто навещали Лемов в Клинах). Из воспоминаний Михала Зыха видно, что его дядя прекрасно вписывался в общество близких и дальних родственников своей жены. В доме в Клинах, который тогда ещё не находился на улице Нарвик (изначально улица должна была называться Фортовая)[203], постоянно жила тёща Лема, а также сестра его жены и маленький Михась. На самом деле они жили там, только когда Михась болел, но болел он часто, разными болезнями детского возраста – например, в 1959 году он сперва подхватил свинку (которую ещё называли переделанным немецким словом «мумс»), а через несколько дней скарлатину[204]. Мумсом заразилась и некая Халинка, девушка, которая работала у них на кухне. Это все, вероятно, вдохновило Лема создать одну сцену из «Рассказа Пиркса»: «Сначала техник, обслуживавший реактор, потом оба пилота сразу, а потом и остальные: морды распухли, глаза как щелки, высокая температура, о вахтах уж и говорить не приходилось»[205].

Семья Лесьняков часто встречалась в поместье в Строжи возле Мыслениц. Станислав Лем охотно участвовал во время этих поездок в автомобильных гонках, которые Михал Зых вспоминал со страхом. Потому что его дяди устраивали гонки вокруг липы, растущей во дворе, либо делали сумасшедшие рейды по «закопанке». Чтобы гонка была интереснее, правило было такое, что пассажиры как могут мешают водителю ехать – закрывают ему глаза, переключают передачи, срывают ручной тормоз, включают дворники или забирают очки. К счастью, машины тогда были редкостью, и движение на трассе было слабое. Однако и без того страшно подумать, что достаточно было бы одного грузовика, чтобы забава закончилась трагедией.

Но тогда у людей был другой подход к безопасности на дороге, чем у нас сейчас, во времена евросоюзовских сертификатов, краш-тестов и подушек безопасности. К сожалению, они тоже платили за эти игры высокую цену. К счастью, её не заплатили ни Лем, ни Мрожек, хотя второй описывал в письме 1961 года, как разбил свой «Р70», когда его занесло на мокрой брусчатке, которая в те времена покрывала сегодняшнюю автостраду S7 где-то в окрестностях неподалёку от Тарчина[206].

«35 000 уже проехал, и вал действительно у него стучал», – подытожил Мрожек. Лем попрощался со своим «Р70» раньше и с меньшим пробегом – 21 тысяча км[207]. Он никогда не любил эту машину – как помним, он должен был купить хоть что-то в связи с переездом, но ничего лучше тогда не мог себе позволить. Привлекательные для него машины требовали валюты, а у писателя тогда было трудно даже со злотыми.

Лемы с самого начала считали, что без машины нет и речи о переезде в Клины из-за отсутствия общественного транспорта в этом районе и какой-либо инфраструктуры. Много лет до ближайшего магазина они ездили несколько километров. Магазин в их районе открыли только в 1964 году. В то время не так уж много жителей того района могли похвастаться автомобилями. Михал Зых вспоминал, что, кроме «Р70» Лемов, там было ещё «Рено Дафин» Блоньского, а также «Сиренка» и «Декавка» (то есть машина марки «DKW»). Самая хорошая машина была у знахаря, к которому пациенты приезжали из близлежащих посёлков, – «Симка Аронде» – объект нереализовавшихся мечтаний самого Лема.