Боги войны - Дмитрий Агалаков

– Стало быть, все теперь переменится в нашем царстве, а? – кивнул атаманам Иван Кольцо.

– Поживём – увидим, – ответил Болховский.

– А кто ж при Фёдоре-то? – поинтересовался Ермак. – Он ведь… молод ещё?

По Руси и прежде ходили слухи, что сын царя Иоанн Васильевича, как говорилось в народе, «прост умом». И такой наследник трона отцов не осилит! А стало быть, у него опора должна быть.

– Тесть его – пресветлый боярин Борис Годунов – власть в руки взял, – ответил воевода и князь. – И дай-то Бог, чтобы так подоле было.

– Да-а, дела, – заметил Матвей Мещеряк. – Только сбеги за Камень – тут тебе и новости!

Стрельцы уже покинули струги, вынесли немногие тюки и теперь разминались на берегу. На них жалко было смотреть!

– Худой у тебя караван, – заметил Ермак воеводе Болховскому. – Что случилось, князь?

А и впрямь, поклажа была невелика!

– Где припасы обещанные? Порох и мука? Не по карманам же вы их рассовали? – поинтересовался Иван Кольцо. – Следом, что ли, идут?

Ермак перехватил взгляд Саввы Болдыря, но тот лишь кисло сморщился и покачал головой.

– Идёмте в терема ваши – там всё и расскажу, – мрачно сказал Болховский.

– Ну, идём, князь, – оглядывая стрелецкий флот, сказал и Ермак. – Тут без рассказа никак нельзя.

А рассказ за чаркой вина, доставленного Болховским казацким атаманам, был печален. И чем дальше слушали его атаманы, тем пасмурнее становились их и без того суровые лица. Черкас Александров, которого нынче оставили в Москве, и Савва Болдыря сотоварищи прибыли в столицу только осенью 1583 года. Иоанн благословил предприятие, но зима была на носу и поход отложили до весны. В зиму Болховский выехал собирать своё войско. Одну сотню ему пообещали прислать из стрельцов Казани и Свияжска, вторую набрать из вятичей и пермяков, третью – из служилых людей других русских городов. Бывало, в стрельцы записывались просто добры-молодцы, в боях не бывавшие и мало понимавшие в военном деле. Думали так: лишь бы поздоровее был, а махать саблей и палить из пищали научится! Лишь бы не кос был! Заодно ушла и грамота Строгановым в Пермь Великую – строить для войска князя Болховского новые струги. А по ранней весне, в марте, приказал долго жить Грозный царь всея Руси. И дело встало. Но расторопный Борис Годунов, лучше других понимавший, что держать Сибирь надобно, и держать крепко, взял инициативу в свои руки и не дал приказу Иоанна сгинуть. Весной Строгановы собрали и построили флот, стрельцы уже прибывали в Пермь. И все это проходило в месяцы беспощадной борьбы с черемисами – горными и луговыми, с казанскими волнениями, с назревающими недобрыми событиями в Крыму и Ногайской Орде.

Только в конце весны 1584 года войско князя Болховского с большой кладью ушло из Перми Великой за Камень. Но стрельцы – не казаки. Это те – полустепные, полуводяные существа – и в седле хороши, и по морям и рекам белугами плавают! Стрельцы и грести не первые охотники, и выносливости звериной, казачьей, у них нет. Тем более что лучшие стрельцы, богатыри, на Ливонской войне сгинули, и те, что похуже, на тех же полях остались, а другие, что вернулись, на черемисов пошли. Болховскому в основном достались не самые породистые воины. Триста вёрст против течения измотали стрельцов московского воеводы! Когда они доплыли до истоков Серебряной и оказалось, что корабли теперь на плечах нести надо, вот тут его войско и сдалось. Такой труд был по плечу только казакам! Ведь в казаки слабые не шли, а кто шёл, да плох был, не задерживался! Трёхжильным надо было родиться! А в стрельцы записывались по Разрядному приказу. А приказ – не батька, бить врага не научит! И вот переход со стругами от Серебряной до Баранчика, да по лесам и горкам, сломал большую часть стрелецкого войска. Да так сломал, что стрельцы бросили не только половину стругов, но и почти всю кладь, в надежде, что потом вернутся за ней. И порох бросили, и свинец, – его в первую очередь! – и муку, и много чего ещё. И даже воевода, глядя на обозлённые лица своих солдат, не сумел настоять на своём. Взяли только себе на прокорм – на дорогу до Кашлыка. А ещё не верили стрельцы, что казаки удержали столицу Сибирского ханства. Воевода Болховский не признался казацким атаманам, но он и сам не верил, что встретит здесь своих. Многие думали, что приплывут под стены, увидят татарских лучников и поплывут обратно. Что такое – пятьсот казаков против целой орды? И что такое – триста стрельцов им в помощь? Капля в море!

Вот с таким войском, таким багажом и таким настроением и приплыл воевода князь Семён Дмитриевич Болховский на Карачин остров поздней осенью 1584 года.

– Дело дрянь, – выслушав его, сказал Матвей Мещеряк. – У нас ни прокорму нет лишнего, ни лишних изб, ни одежды…

– Да неужто? – спросил Болховский.

– Только на себя ведь рассчитывали, ваша светлость, – кивнул Мещеряк. – А зима уже близко…

Воевода посмотрел на Ермака.

– Неужто всё так плохо? – вновь спросил он.

Но головной атаман молчал. Болховский взглянул на Ивана Кольцо. Тот уже давно стал мрачным и грозным. Безалаберность стрельцовского похода, глупость всего предприятия, неумение князя организовать своих людей и настоять на своём бередила его душу и готова была привести в лютый гнев. Он даже в глаза не мог смотреть московскому воеводе.

– И ведь даже если сейчас поплывём туда, где они свинец, муку и хлеб бросили, назад не успеем, – глядя на Ермака, сказал Иван Кольцо. – Даже если грести днём и ночью будем. Лёд уже встанет… А, Ермак?

Но атаман молчал.

Судьба может испытывать человека по-разному: и холодом, и голодом, и врагом лютым. И слабостью души пытать – неверием в свои силы. На жителей Карачина острова в зиму 1584–1585 годов обрушились все напасти. Зима выдалась лютой, карающей. Таких холодов даже Сибирь страшилась. В такие вот зимы, кажется, озёра и реки промерзают насквозь, и лёд пронизывает землю так глубоко, что ей уже вряд ли когда оттаять. Изб на Карачином острове было больше, чем в Кашлыке, но всё равно мало. Вьюги заносили сугробами казачьи срубы. Землянки, которые вырыли неприхотливые казаки, превратились в ледяные гнёзда. Но только в них и можно было спрятаться! Но там, где выдерживали казаки, привычные спать в поле и на реках, в любое время года, потому что сама жизнь была такая вот – кочевая, там не могли сдюжить простые мужички, набранные в стрельцы из русских городов и сёл, привычные к тёплым казённым домам – казармам. Вяленое мясо и рыба делились на такие малые порции, что желудки казаков и стрельцов сводило от голода днями и ночами. Кафтаны стрельцов, хоть и тёплые, но уступали казацким шубам, сшитым из соболиных, беличьих и кроличьих шкурок. Мороз под пятьдесят градусов не позволял казакам свободно охотиться в лесах за Карачиным островом. Кто уходил на охоту, тот не возвращался. Рыбачить тоже не получалось: лунки замерзали почти сразу. Не раз вспомнили стрельцы, уже к середине зимы сдавшиеся под натиском холода и голода, о брошенных съестных припасах на переволоке между Серебряной и Баранчуком. И напомнили им об этом казаки! И тоже не раз. Что они ждали в Сибири? Скатерть-самобранку? О чём думали? О том же не раз спрашивал Иван Кольцо у воеводы Болховского. Ни о какой дружбе между казаками и стрельцами и речи быть не могло! Тем более, что пищевой рацион казаков из-за прихода стрельцов резко сократился. Большинство атаманов и казацких старшин были в бешенстве. Если кого они и хотели сохранить в живых, то это своих ребят, свои силы! Болховский, поняв свою роковую ошибку, что не выполнил долг воеводы и не заставил подчиниться своей воле, ел не больше издыхавших от голода стрельцов.