Летняя работа - Лиззи Дент

кастрюли. – Масло! – рявкает он, и я прикусываю губу от восторга.

Но потом я поворачиваюсь к плите и вспоминаю, что вообще-то я хочу готовить, хочу чему-то научиться. Я беру кусок масла, оглядываюсь на банку с мукой и понимаю, что совершенно забыла, что только что делала.

– Уф. – Я поворачиваюсь к Джеймсу. – Я не помню, сколько нужно муки. Я безнадежна.

– Не говори так. Как только ты освоишь базовые правила, ты сможешь приготовить все что угодно. Я знаю, что суфле кажется очень сложным, но с ним ты научишься куче разных техник.

Я решительно киваю и начинаю снова. На этот раз, когда дохожу до молока, делаю паузу, чтобы спросить, как его вливать.

– Понемногу, постоянно взбивая. Мы хотим получить густой, блестящий белый соус.

– Хорошо, – говорю я, желая притвориться, что у меня не получается, чтобы он показал мне еще раз.

– Пора сосредоточиться, соус густеет, – велит Джеймс, и я переключаю все свое внимание на кастрюлю.

– То что надо? – спрашиваю я и с изумлением вижу, как в кастрюльке появляется именно то, что он описал. Густой, блестящий белый соус. Он окунает в него десертную ложку, и соус прилипает к ней. Я опускаю туда палец и медленно слизываю жидкость, пытаясь понять, какова она на вкус, но она ни на что особенно не похожа, кроме, возможно, чуть сырного, густого молочного напитка. Я облизываю губы.

– Больше так не делай. – Джеймс забирает у меня кастрюлю.

– Извини, это было негигиенично. – Я ополаскиваю палец под краном.

– Ну, и это тоже. – Он качает головой. – Поздравляю, Хизер. Ру – это один из классических соусов. На его основе готовят бешамель, испанский соус и велюте, он загущает любой суп или рагу.

– Классический соус? – повторяю я.

– Да.

– О-о-о, он такой универсальный, – вздыхаю я. – Просто Мадонна среди соусов.

– Только гораздо менее пикантный.

– Отличная шутка, Джеймс, – поддразниваю я его.

– Я дам тебе несколько рецептов, чтобы ты могла попрактиковаться.

Мы оставляем кастрюльку на гранитной рабочей поверхности «остывать», затем мне приказывают разбить яйца и взбить желток в нашу слегка остывшую массу. Немного соли и перца, и, очевидно, я на верном пути.

– Это поизысканнее, чем рыба с картошкой, но проще, чем я думала. – Я мою руки и обтираю их о фартук.

Тут нас прерывает Бретт, который вваливается в дверь с двумя маленькими кокер-спаниелями; он одет в клетчатые бриджи и зеленые веллингтоны. Начинается хаос, когда собаки карабкаются по нашим ногам, требуя лакомств и ласк.

– Фу! Бобби и Джексон, фу! – приказывает Джеймс, мягко отпихивая черного пса, в то время как другой, золотистый, обнюхивает мою промежность. Я хихикаю и отталкиваю его, но он настойчив как черт.

– Какие великолепные собаки!

– Они хорошие мальчики, – улыбается Бретт, кивая в сторону Джеймса, пока псы продолжают пыхтеть, прыгать и лаять от возбуждения. – Учишься греметь сковородками, дорогая? – интересуется он, беря яблоко из корзины у двери.

– Привет, Бретт. – Я наклоняю кастрюлю и чуть не расплескиваю ее содержимое. – Да, смотри! У меня получился ру!

– Молодец, девочка. – Бретт поворачивается к Джеймсу: – Я срубил два оставшихся ясеня, но они не были заражены.

– Ну, теперь лучше от них избавиться.

– Да, – соглашается он. – Порублю их на бревна.

Джеймс кивает, а Бретт издает пронзительный свист, и собаки снова начинают лаять и бешено носиться кругами по крошечной кухне.

– Фу! – кричит Джеймс, и Бретт выходит за дверь, держа собак за ошейник и с целым яблоком в зубах.

– Бретт и здесь помогает? – спрашиваю я, когда дверь закрывается и в комнате снова воцаряется приятная тишина.

– Только иногда. Он много что делает. Занимается мамиными розами.

Затем Джеймс снова переходит в режим сексуального повара и приказывает мне намазать маслом несколько маленьких рамекинов. И отварить пикшу. Я нахожусь в состоянии счастливого предвкушения, ожидая следующего указания. Заправляю волосы за уши и сосредотачиваюсь.

– Вот так, теперь опускай рыбу в кипящие сливки.

Я удивляюсь тому, какое удовлетворение приносит все это, любуюсь на кипящую пикшу и мастерски посыпаю тертым конте[29] края рамекинов.

– Он ореховый и земляной на вкус. – Джеймс подает мне маленький кусочек на кончике ножа.

– Во всем этом так много жира! – качаю я головой. – Масло, сливки, сыр. У моей мамы был бы сердечный приступ. Она бы неделю не ела после такого.

– Суфле можно есть время от времени! Боже, мне противна мысль о том, что кто-то вычеркнет суфле из своей жизни.

Я смеюсь, но чувствую смутное раздражение.

– Все так говорят, – фыркаю я. – Нужно просто правильно питаться. Что вы имеете в виду под словом «правильно»? Бульон на костях и палеодиету или веганство и растительную пищу? Питание с низким или высоким содержанием жира, интервальное голодание или супернизкокалорийное питание? Поверь мне, на своем веку я повидала все. Моя мама всю жизнь сидела на диетах. Каждый. Божий. День. Возможно, это была реакция на папину работу. Я не ела ничего, что не входило бы в одну из ее диет.

– Не думай так, – наконец произносит он, после того как смотрит на меня пару мгновений. – О еде. Так ты никогда не получишь от нее удовольствия.

– Просто ты не женщина.

Он качает головой и подвигается ко мне, чтобы проверить рыбу. Мы прижимаемся друг к другу, и от жара плиты я начинаю потеть. Я достаю кухонное полотенце и вытираю лоб.

– Мне просто противна мысль обо всех этих ограничениях, – тихо говорит Джеймс. – Это как если бы ты была художником и люди установили правило не использовать желтый цвет.

Я прикусываю губу, пытаясь не рассмеяться, и киваю:

– Угу.

Джеймс выглядит смущенным, и я проклинаю себя за то, что дразню его. Это подло.

– Сейчас тебе нужно почистить пикшу и взбить яичные белки.

Я подчиняюсь, сливаю рыбные сливки в кастрюлю и аккуратно разминаю пикшу вилкой. Когда я заканчиваю, он протягивает мне венчик.

– Не думаю, что я такой уж художник. – Он качает головой. Он смущен, и я едва удерживаюсь, чтобы не обнять его и не успокоить. Он не должен стесняться того, что чем-то увлечен. Я заставляю его чувствовать себя неуверенно и ненавижу себя за это.

– Ты и есть художник, – уверяю его я, поворачиваясь. – Это же чисто искусство, скажи?

Почему я никогда не могу говорить серьезно? Мгновение он изучает мое лицо, а затем кивает и улыбается. Этого достаточно.

– Мягкие пики!

Он указывает на яичные белки, я поднимаю венчик, и пики действительно мягко опадают. Я думаю о маме и задаюсь вопросом, не из-за диет ли она такая безрадостная, но подозреваю, что в основном это связано с папой. Возможно,