Мне лучше - Давид Фонкинос

Я мысленно наложил ее теперешнее лицо на то давнее, детское. Она стала как будто потемнее, и не в одних волосах было дело. В ней явственнее проявился испанский тип. Словно ее внешность перекочевала в другие края. Вот о чем я раздумывал, когда она сказала:

– А ты нисколько не изменился.

– Разве?

– Нет, ну конечно, повзрослел. Но вид у тебя все такой же.

– Какой?

– Такой… будто все вперемешку. По тебе никогда не поймешь, хорошо тебе или плохо.

– …

В первый раз кто-то сформулировал то, что я всегда чувствовал. Мы с ней были на одной волне. Она читала мои мысли. Я думал о ее лице – и она говорила мне о моем. Я думал о той детской обиде – и она приглашала меня на день рождения. Интуиции ей было не занимать. Что не так уж и удивительно. Мне всегда казалось, что понимать другого начинаешь по телесным импульсам.

– Ты очень проницательна. Видимо, это профессиональное.

– Может быть. Я начинаю лучше понимать своих пациентов, вникая в их проблемы. И, представь себе, наоборот.

– В смысле?

– В том смысле, что… поговорив с кем угодно больше пяти минут, я уже все знаю о его или ее сексуальных особенностях.

– Серьезно?

– Да.

– А со мной ты тоже… это проделала?

– Конечно. Мне совершенно ясно, на что ты стал бы жаловаться.

– Ну-ка, ну-ка…

– Ага, тебе, значит, интересно? Ну, давай в другой раз. Я жутко опаздываю. Ко мне вот-вот должен прийти пациент.

– …

– У него не было эрекции с 1989 года.

– Тяжелый случай…

Она засмеялась, хотя я и не думал шутить. И встала из-за стола – так же стремительно, как вошла в зал. Есть люди, начисто не способные к плавным переходам, Софи относилась к их числу. Она вскочила едва ли не на полуслове. Чмокнула меня в щеку, сказала:

– Приятно было повидаться. Нет, правда.

– Мне тоже…

И умчалась. А я еще немного посидел за нашим столиком. Но ресторан опустел, и пришлось мне уйти.

Интенсивность боли: 2

Настроение: все вперемешку

В самолете я снова вернулся мыслями к Софи Кастело. Рассказал о нашей встрече дочери. “С ума сойти”, – поразилась Алиса. И принялась в свою очередь размышлять вслух о собственных мелких обидах. Я даже пожалел, что заговорил с ней о своем списке, ведь в ее перечне наверняка будет мое прежнее отношение к ее избраннику. Давай лучше посмотрим кино, предложил я. Тем более что было из чего выбрать. Еще несколько лет назад в самолете показывали только один фильм. В зависимости от места пассажиры могли с более или менее удачного ракурса смотреть единый для всех канал. Помнится, как-то крутили “Мосты округа Мэдисон”, и я чуть не свернул себе шею: экран был прямо у меня над головой[29]. Мы с Алисой посмотрели всего понемножку: она взяла себе один наушник, я – другой. Давненько мы не сидели вот так вдвоем, вдали от дома, вдали от будничной обстановки и будничных чувств. Мы летели над Атлантикой, и это было славно.

По прибытии Алиса отправила братцу невинное сообщение:

Как ты? Что поделываешь?

Все нормально, откликнулся Поль, сегодня он будет до вечера корпеть в библиотеке. Мы взяли желтое такси и рванули сразу в Колумбийский университет. Какое волшебство – ехать через этот город, единственный в мире город, чья какофония ласкает слух.

– Нет, ты пойми – мы в Нью-Йорке! – ликовала Алиса.

– Понимаю.

– Как думаешь, какую он сделает физиономию, когда нас увидит?

– Не знаю, но явно будет потрясен.

– Да уж, особенно когда узрит тебя. Ты не из тех, от кого ждешь сюрпризов.

– …

Я хотел было возразить, но Алиса говорила правду; я все всегда продумывал заранее.

Но вот и приехали. Теперь главное – не столкнуться с Полем где-нибудь в коридоре.

При входе в читальный зал нас окликнула какая-то женщина. Я не понял ни слова из того, что она говорила. На более чем приблизительном английском я попытался втолковать ей, что приехал проведать сына. Теперь не понимала она. И в конце концов пропустила нас, скорее всего, из лени. Подчас лучший способ чего-либо добиться – это сделать так, чтобы тебя не могли понять. Миновав этот кордон, мы двинулись дальше на цыпочках, прячась за книжными полками. Студенты смотрели на нас довольно равнодушно – видимо, жизнь в Америке учит толерантному отношению к любым чудачествам. Довольно скоро мы увидели Поля. Он сидел спиной к нам, совсем не далеко, и ведать не ведал, что его ждет. Алиса подпрыгивала на месте, как девчонка. Мы сами понимали, до чего нелепо наше суматошное веселье среди царившей здесь благоговейной тишины усердных штудий.

Мы подкрались еще ближе и на мгновенье-другое замерли, выглядывая у него из-за плеч, как два ангела-советчика. Почувствовав что-то неладное, он обернулся и вскрикнул. Это было настолько неслыханным нарушением правил, что никто даже не возмутился. Поль встал, не веря своим глазам. Так выглядел бы лысый, заглянувший в зеркало и вдруг увидевший копну волос у себя на голове.

– Сюрприз! Сюрприз! – веселилась Алиса.

– Рехнуться можно! Что вы здесь делаете?!

– Мы по тебе соскучились, – просто сказал я.

Мы забыли, где находимся. Вокруг зашикали. Поль объяснил по-английски, мол, так и так, родные приехали из Франции, хотели сделать сюрприз. Впечатлительная Алиса пустила слезу. Тут уж американцев проняло. И мы услышали восторженные восклицания, которыми так славится Америка. Голливуд нервно курил в сторонке. Впрочем, энтузиазм быстро себя исчерпал. Самое лучшее было удалиться. С трудом дотерпев до дверей, мы рассказали Полю, как родилась эта затея.

– И ты смог все бросить и сорваться с работы?

– У меня нет больше работы…

– …

Он утратил дар речи – как это походило на меня! Мы оба не выпускали наружу слова. Своего рода наследственный словесный запор. Я успокоил Поля, сказал, что все отлично уладилось. Мы решили забросить вещи к нему домой. Он снимал квартиру в Вильямсбурге, модном квартале Бруклина, пополам с другим студентом из Парижа.

– Вы не будете чувствовать себя чужими. Здесь много французов, – сказал Поль.

И правда, повсюду звучала французская речь. Странное дело – ехать за тридевять земель, чтобы чувствовать себя как дома. Но Полю нравилось это ощущение. Такое не редкость – любить свою страну за ее пределами. К концу нашего здесь пребывания я понял. Сталкиваться с французами на улице, заводить дружбу с людьми, имеющими общие с тобой корни, – все это ослабляет головокружение у иностранца. А в Нью-Йорке голова кружится на каждом шагу.