Моя душа темнеет - Кирстен Уайт

Они ждали, напряженно вглядываясь, высматривая объект своих желаний. Он прошел мимо в компании незнакомого мужчины. Но Раду узнал свободную белую одежду и бритую голову. Евнух. Поравнявшись с деревом, Мехмед рассмеялся, и на секунду Раду даже решил, что он их заметил и смеется над тем, какое странное место они себе выбрали. Но он продолжал идти рядом с евнухом. Их расслабленная походка и отсутствие церемонности между ними свидетельствовали о том, что они общаются довольно близко.

Когда мужчины вышли из сада, Лада выбралась из-под дерева и поспешила за ними. Раду старался не отставать. Он никогда не выходил через калитку в дальней стороне сада. Лада остановилась, осторожно огляделась и открыла калитку. Тропа извивалась вдоль задней части крепости, все еще огороженная стеной, узкая и необычайно интимная.

Они свернули за угол, и Лада остановилась так резко, что Раду в нее врезался. Перед ними стояло здание, какого Раду прежде никогда не видел. Судя по лицу Лады, она тоже удивилась его существованию. Стены вокруг него были высокими и обвиты плющом, но входные ворота были широко распахнуты. За ними они увидели часть роскошного сада, полнившегося всем, что только можно представить, в котором на деревьях наливались спелостью фрукты, а цветы окрашивали каждый кусочек буйством красок.

Раду ощутил негодование и обиду за то, что Мехмед скрывал от них лучшую часть сада, пока не увидел, что в саду ожидают несколько женщин. Они и сами были как цветы – нарядные, яркие и прекрасные такой же преходящей красотой. У одной из них, у той, что стояла в центре, на руках был ребенок.

Пока Раду пытался осознать, что это Мехмед уверенно подходит к женщине и берет на руки ребенка, что это Мехмед смеется и подкидывает малыша, как будто взвешивает на руке поросенка на рынке, Мехмед запечатлел восхищенный поцелуй на лбу малыша, ворота закрылись и отрезали их от яркой мечты. Раду не знал точно, то ли лязгнули ворота, то ли зазвенело у него внутри.

– Ты знал? – Голос Лады донесся издалека, как будто из-под воды, из пещеры, глубины которой никогда не увидят света.

– Нет.

Прошла целая вечность, прежде чем Раду заметил, что солнце садится, а он по-прежнему стоит один и глядит на ворота и на тайну Мехмеда, которую рассмотрел за ними. Мехмеда, оставившего его по эту сторону ворот.

***

В ту ночь Раду и Лада сидели одни в покоях Мехмеда. Они ждали его, хотя уже давно миновал тот час, когда они обычно собирались на поздний ужин. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга. Раду завернулся в удушливое одеяло страдания и боли. Как мог Мехмед так поступить? Как он мог стать отцом?

Ужаснее всего для Раду было то, что Мехмед не рассказал ему об этом. Вот что вызвало это ужасное, царапающее чувство.

Понимающая улыбка Лазаря.

Дверь открылась, и Раду издал возглас облегчения. Мехмед пришел, он все объяснит, все вернется на свои места и станет так, как прежде. Раду поймет, что ему чувствовать.

Лада тоже встала и подалась вперед. Ее лицо было непроницаемой маской.

Лицо Мехмеда напоминало пустыню во время песчаной бури. Все его черты смыло выражение дикой ярости. Он бросил тяжелый лист пергамента к их ногам.

Лада подобрала его, нахмурилась, и ее лицо тоже исказил гнев.

– Что это такое? Ты что, смеешься надо мной?

Мехмед покачал головой.

– Уверяю тебя, я поражен не меньше остальных. – Он поднял руку и дотронулся до Лады, как будто успокаивал испуганную лошадь. Раду переводил взгляд с одного на другого. В этой сцене было что-то необычное, что-то новое. Что-то, что он упустил, погрязнув в волнах своего замешательства. Что это было? Что произошло?

В панике Раду попробовал вырвать пергамент у Лады, но она его крепко держала.

Мехмед криво усмехнулся и добавил тем же тоном:

– Это от моего отца. Судя по всему, меня приглашают на собственную свадьбу.

Эдирне, Османская империя

Золото было везде.

На пальцах, толстых и тонких, в носах, длинных и коротких, в ушах, на лбах, на шеях и запястьях, золото на руках, золото на щиколотках. Больше всего золота было на паре хрупких щиколоток, которые виднелись из-под вышитых золотом шелков, на паре слабых щиколоток, которые никогда бы не удержали свою владелицу в сражении и не спасли бы в погоне.

У Ситти-хатун, невесты Мехмеда, были отвратительные щиколотки.

Прошло всего два дня свадебной церемонии, которой предстояло продлиться месяц, а у Лады уже разболелась голова от резких духов, жирной пищи и громкой музыки. Ей хотелось взять у музыканта арфу и, как из лука, выстрелить из нее в бьющиеся золотые сердца всех присутствующих.

У нее не было ни минуты, чтобы поговорить с Мехмедом, она ни разу не оставалась с ним наедине после того случая в омуте, с тех пор, как они поцеловались, с тех пор, как все перепуталось и перевернулось с ног на голову. А Мехмед улыбался, смеялся и сидел со своей невестой с тощими щиколотками, рядом со своей до боли красивой невестой, оставляя обуглившееся дупло там, где он воспламенил что-то глубоко в Ладе.

Молодой человек, изогнутый и сверкающий, как сабля янычар, стоял на помосте и читал стихи. Его голос был текуч, как река. Он утягивал Ладу за собой, вовлекал в свое течение и кружил ее, пока его истории о доблести, любви и победе не наполнили ее легкие настолько, что она не смогла больше дышать.

Чтобы смыть этот вкус поэтической страсти, Лада взяла кубок с красным вином у слуги с кротким взглядом и разом осушила его. Ее удивило, что на свадьбе подавали вино, ведь религиозный Мехмед совсем не пил. Но она была очень, очень рада, что вино все же подавали.

В другом конце комнаты, похожей на пещеру, под мерцающим шелковым пологом, облокотившись на бархатные подушки, возлежали Мехмед и его невеста. Это было живое сердце империи, ее пульсирующая основа, питаемая любовью и восхищением подвыпивших гостей.

Лада скорее бы истекла кровью, чем порадовалась за него.

– Лада! – лицо Раду было таким же ясным, как лампы над ее головой. – Можно с тобой потанцевать? Нам нужно поговорить!

– Скорее уж я позволю главному садовнику вывести меня прогуляться во двор, – огрызнулась она.

Раду изменился в лице.

– Но мне нужно кое о чем тебя спросить.

Молодая женщина нарочно прошла рядом с ними, глядя на Раду сквозь густые ресницы и улыбаясь с такой притворной застенчивостью, что это выглядело почти неприличным. Лада заметила, что Раду успел потанцевать почти с каждой присутствующей здесь женщиной. В Амасье он ни за кем не ухаживал, но там и возможности такой не было. Ладу замутило от выпитого на пустой желудок вина.

Если Раду требовался ее совет касательно того, как ухаживать за османскими женщинами, он мог бы найти советчика получше.