Сильнее смерти - Лора Бекитт

Кэйко не знала, сколько прошло времени, когда возле решетки, отделяющей камеру от коридора, появилась фигура охранника.

– Хаяси! – выкрикнул он. – Есть здесь Хаяси? Подойди сюда, к тебе пришли.

Она приблизилась к решетке. Позади охранника Кэйко увидела… госпожу Суми, та стояла, прислонившись к стене, и держала в руках что-то завернутое в платок.

Что увидела госпожа Суми? Нет, только не прежнюю Кэйко, чья влекущая неприступность и неотразимое, таящее вечный призыв кокетство неизменно сражали мужчин. Теперь в облике женщины вдруг проявилось все то трагическое и мрачное, что незримо присутствовало в ее душе все эти долгие годы.

– Возьми, – без лишних вступительных слов промолвила Суми и протянула Кэйко узелок. – Здесь еда, гребень и чистая одежда.

Кэйко просунула руку сквозь решетку, молча взяла узел, и тогда Суми, горько усмехнувшись, сказала:

– Не ожидала, что я приду? Думала, стану тебя ненавидеть? Просто ты сделала то, чего никогда не решилась бы сделать я.

– Что с вами будет? – спросила Кэйко.

– За меня не надо беспокоиться. Я скопила достаточно денег, так что проживу. Может быть, съезжу в родную деревню. Мне не хочется оставаться в Киото. А вот что будет с тобой?

– Мне нужно выйти отсюда, – сказала Кэйко, мрачно глядя прямо перед собой.

Госпожа Суми не удивилась. Быстро оглянувшись, она прошептала:

– Не знаю, чем я могу тебе помочь… Скажу одно: я тут кое-кого повыспрашивала и постараюсь сделать так, чтобы ты попала к судье Косака-сан. Он уже немолод, уродлив, но при этом обожает хорошеньких женщин. А дальше… Сама знаешь, что нужно делать.

– Я не хочу! – с отвращением воскликнула Кэйко. Госпожа Суми печально улыбнулась:

– Если ты думаешь, что можешь чего-то добиться другим способом, Кэйко, то сильно ошибаешься.

С этими словами она отвернулась от решетки, и Кэйко поняла, что больше им не о чем говорить.

Вернувшись на свое место, она развернула фуросики[37]. Там было нижнее кимоно (а в него запрятаны деньги), гребень, а также лакированная коробочка с еще теплым рисом и приправленной тертой редькой вареной рыбой. Почувствовав аппетитный запах, Кэйко поняла, что проголодалась. Она не успела приняться за еду – рядом появились две женщины. Неопределенного возраста, неряшливые, с пропахшими рыбой и дешевым маслом волосами. Одна из них толкнула Кэйко ногой и произнесла с нехорошей улыбкой:

– Откуда ты здесь взялась, красавица? А другая бесцеремонно выпалила:

– Отдай!

Кэйко положила узелок на пол и встала. В глазах смотревших на нее женщин были презрение, злоба и жадность.

Одна из них схватила Кэйко за руку. Тут же вторая вцепилась ей в волосы. Кэйко отбивалась, как могла, кричала, но никто не появился; находившиеся в камере отвечали равнодушными взглядами. Итог схватки был неутешительным: у нее отобрали еду, гребень, деньги, одежду – даже испачканное кровью верхнее кимоно – и небрежно швырнули чужое, рваное, грязное, каких она никогда не носила. Вдобавок поцарапали лицо и руки и вырвали клок волос…

Прошло две недели. За нею никто не приходил. В камере было темно, холодно, грязно. Многие женщины болели; некоторые страдали нарывами, другие сильно кашляли. Кормили два раза в день разведенным водою клейким рисом, поили холодным жидким чаем. Новеньких приводили редко, зато каждый день выносили умерших. В камере никто не убирал, воды для умывания не было.

Когда Кэйко наконец повели к судье, она находилась в таком отчаянии, что была готова грызть решетки зубами, лишь бы выйти отсюда.

В те времена не имело большого значения, какое именно преступление совершил человек – украл или убил. Куда важнее было то, на чью жизнь или имущество он посягнул. (Если бы Кэйко убила самурая, ее участь была бы решена немедленно.) Виды наказаний тоже не отличались разнообразием: порка, отрубание частей тела либо смертная казнь, куда реже – ссылка. Другое дело, существовало много способов приведения приговора в исполнение, многие из коих были весьма мучительны. Проще говоря, преступнику везло, если ему просто отрубали голову, а не убивали как-то иначе – медленно и изощренно.

Судья впрямь был уродлив и стар, и он посмотрел на Кэйко, как посмотрел бы на любую другую женщину, то есть как на вещь. В его взгляде не было неприязни, лишь безразличие и усталость, как у всякого, кто вынужден заниматься бесконечной нудной работой. Рядом с судьей сидел помощник, его желто-коричневое лицо казалось высеченным из камня. На этом похожем на грубую маску лице жили только глаза – их холодный твердый взгляд скользнул по фигуре женщины, как по неодушевленному предмету.

– Имя? – спросил судья, и помощник ответил:

– Хаяси Кэйко.

– Род занятий?

– Служила в «веселом доме».

Затем судья задал следующий вопрос, и они с помощником продолжали общаться между собой, будто Кэйко тут не было. Тогда она неожиданно подала голос:

– Я составлю жалобу.

Судья и его помощник на мгновение встрепенулись и застыли в недоумении. Они будто спрашивали себя, кто же мог произнести эти слова!

– Я наложница знатного человека, князя Нагасавы. Здесь со мной обращались очень дурно. Я привыкла мыться каждый день и никогда не ела такую скверную пищу!

– Кто это? – наконец вымолвил Косака-сан.

– Эта женщина служила в «веселом доме», – тупо повторил помощник.

Больше Кэйко не дала ему вставить ни слова.

– Да, меня похитили и продали тому человеку, которого я и убила! Надо мной издевались, и вы продолжаете это делать!

– Замолчи! – крикнул судья.

– Я не замолчу до тех пор, пока мне не позволят принять горячую ванну!

– Уберите ее отсюда!

– Нет. – Кэйко поднялась с места и подошла к судье, что было совсем уж неслыханно. – Когда мой господин приедет сюда…

И вдруг зарыдала, безнадежно и громко.

Косака-сан раздраженно махнул рукой.

– Уберите ее! Отведите куда-нибудь, чтобы она помылась.

– И пусть принесут чистую одежду, – подсказала Кэйко.

Ее отвели в помещение, где стояла полная горячей воды офуро. Не обращая ни малейшего внимания на пялящихся на нее охранников, Кэйко сбросила одежду и, ежась от холода, влезла в ванну. Тепло охватило ее со всех сторон, мягкие объятия чистой воды были так приятны…

Женщина не ожидала, что станет страдать, но она страдала. Акира сказал ей: «Луна есть на небе ночью, есть она и днем, и, если мы ее не видим, это не значит, что ее нет. Так и моя любовь к тебе – она была, есть и будет всегда. Несмотря ни на что, даже когда мы в разлуке, когда ты меня не видишь и не чувствуешь силы моих объятий и тепла моего сердца. В жизни существует нечто неизменное, и никуда от этого не денешься». За то, что он говорил ей такие слова, но не вернулся за ней, его и следовало убить.