Итак, вас публично опозорили. Как незнакомцы из социальных сетей превращаются в палачей - Джон Ронсон

Их всех объединяло одно: они были неопытными свидетелями-экспертами. Все они надеялись немного подзаработать на работе в суде. Как и я, они понятия не имели, как выглядит один день в зале судебных заседаний. Никого из них еще ни разу не вызывали в качестве эксперта. Именно поэтому они записались на курс по «знакомству с работой в зале суда», организованный компанией юридической подготовки «Бонд Солон».

Я тоже записался, после разговора с Клайвом. Мне было любопытно, является ли судебное унижение настолько значимой частью процесса, что оно удостаивается упоминания в подобном курсе.

Упоминание прозвучало моментально. В помещении стояла маркерная доска. Рядом с ней стоял Джон, наш тренер на этот день.

– Вы, – сказал он вместо приветствия, – словно кость, которую разрывают на части две собаки, каждая из которых хочет выиграть. И если вы окажетесь между адвокатом и его целью, вам не поздоровится. – Он внимательно посмотрел на присутствующих. – Проанализируйте, что стремится сделать адвокат. Он хочет вас деморализовать. Он будет называть вас некомпетентными, неопытными. И вы начнете злиться и переживать. Он постарается вывести вас из зоны вашей компетенции, из того круга сведений, что вам известны. Как? Каким образом он может это сделать?

Повисла тишина. Потом до новоиспеченных специалистов дошло, что это не риторический вопрос.

– Выражение лица? – спросил металлург.

– Что вы имеете в виду? – уточнил Джон.

– Может улыбаться или не улыбаться, – продолжил металлург. – Выглядеть безразлично. Усыплять нашу бдительность, а потом набрасываться. Изображать скуку?

Джон записал эти предположения на доске.

– Выбивать нас из колеи своими интонациями, говорить недоверчиво, снисходительно или саркастично? – предположил социальный работник.

– Может, усмехаться? – спросил лаборант.

– Нет, это прозвучит непрофессионально, – сказал Джон. – Но нотки недоверия могут прозвучать. Например, адвокат может уточнить: «Серьезно?»

– А что будет, если у меня вырвется нервный смешок? – спросил лаборант. – Иногда, когда на меня давят, я могу нервно хихикнуть.

– Не стоит, – предупредил Джон. – Иначе вас спросят: «Вы что, считаете это смешным? Мой клиент нет».

– Мы можем попросить адвоката перестать, если в какой-то момент он начнет перегибать палку? – спросил металлург.

– Нет, – сказал Джон. – Просить их перестать нельзя. Еще догадки?

– Он сделает вид, что не может правильно произнести мое имя? – спросил кто-то.

– Может, тишина? – предположил кто-то еще. Все поежились от одной мысли о повисшей тишине.

– Нам стоит беспокоиться из-за одежды, которую мы надеваем? – спросил соцработник. – Я где-то слышал, что в одежде коричневого цвета люди звучат менее убедительно.

– Слишком уж глубоко, – сказал Джон.

Я полагал, что к обеду Джон продвинется от знакомства с унижением до знакомства с чем-то еще, что имеет место в зале суда. Но этого так и не произошло. Оказалось, что шейминг – это настолько неотъемлемая часть судебного процесса, что в общем-то весь день был посвящен исключительно ему.

Во второй половине дня экспертов познакомили с техниками, призванными не допустить унижения. Едва заняв свое место, как сообщил Джон, свидетель должен попросить судебного пристава принести стакан воды. Это даст пару мгновений на то, чтобы успокоиться. Воду нужно наливать не самому, а попросить все того же судебного пристава. Когда адвокат задаст вопрос, нужно развернуться бедрами и адресовать свой ответ судье.

– Так им будет гораздо сложнее сломать вас, – сказал Джон. – Как ни странно, мы чаще всего смотрим на своих мучителей. Возможно, это как-то связано со «стокгольмским синдромом»[53].

День завершился инсценировкой перекрестного допроса – для экспертов это был шанс продемонстрировать, чему они научились за день. Металлургу Мэттью первым предстояло пройти за псевдосвидетельскую трибуну. Меня Джон попросил изобразить судью. Все ободряюще улыбнулись Мэттью – молодому мужчине в розовой рубашке и в розовом галстуке. Его немного потряхивало. Он налил себе стакан воды. Вода в стакане дрожала, как пруд во время несильного подземного толчка.

«Он забыл попросить пристава налить воды в стакан», – подумал я.

– Расскажите о своей профессиональной квалификации, – сказал Джон, взяв на себя роль адвоката, ведущего перекрестный допрос.

– У меня диплом по металлургии первой, простите, второй степени, высшая категория, – сказал Мэттью, неотрывно глядя Джону в глаза.

Потом он склонил голову, как гейша.

«Почему он не поворачивается ко мне лицом?» – подумал я.

Инсценировка Мэттью длилась пятнадцать минут. Пока он бормотал что-то о подвергшихся коррозии катушках, его лицо побагровело, как ржавый грузовой контейнер. Рот пересох, голос дрожал. Это была катастрофа.

«Он слаб, – думал я про себя. – Он очень слаб».

И вдруг поймал себя на этой мысли. Формировать суждение о человеке на основании того, насколько он волнуется, столкнувшись с унижением, – это и впрямь очень странный и категоричный способ составить мнение.

* * *

Я начал переписываться с женщиной из шотландского городка Нью-Камнок. Ее звали Линда Армстронг. В одну сентябрьскую ночь ее шестнадцатилетняя дочь Линдси возвращалась домой из боулинг-клуба неподалеку, когда четырнадцатилетний мальчик проследовал за ней, когда та вышла из автобуса, затащил в парк, придавил к земле и изнасиловал. На суде Линдси допрашивал адвокат мальчика, Джон Каррутерс. Линда переслала мне копию стенограммы. «Я никогда ее не читала, – написала она, – я просто не могу на это смотреть».