Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

Благотворительная общеземская организация – начало политической карьеры князя Львова, которая сложится куда ярче, чем у большинства его коллег. Именно Львов станет в 1917 году первым главой российского Временного правительства. Однако сейчас он еще не знаменит и очень умерен в своих взглядах.

Плеве крайне недоволен этой работой, считая, что Львов и прочие земцы лезут не в свое дело. По закону им положено заниматься бытом своих районов, а война с Японией – вопрос политический, значит, земства посягают на власть государства. Плеве выпускает распоряжение, запрещающее помощь раненым без предварительного согласования с МВД. Князь Львов, который только что, в апреле 1904 года, был принят императором и получил от него благодарность за свою благотворительную работу, поражен циркуляром Плеве. Организация выступает с письмом протеста, многие земства просто игнорируют решение МВД.

Плеве глубоко уверен, что земства – источник революционной заразы, поражающей российское общество. Еще до начала войны он нанес первый удар: запретил Ивану Петрункевичу, самому известному деятелю Твери, находиться в Тверской губернии, всего в результате репрессий более ста сотрудников тверского земства были уволены с работы.

У Плеве действительно есть причина ненавидеть земцев: созданный на курортах Германии Союз освобождения развивается, и его идеи все более популярны среди земцев и российской интеллигенции. Еще в январе 1904 года в частных квартирах Петербурга прошел первый съезд этого нового либерального объединения на территории России и был избран руководящий орган – совет Союза освобождения, председателем которого стал опальный Петрункевич.

После акта неповиновения со стороны князя Львова война Плеве против земств становится тотальной. Новая жертва – лидер всех российских земцев Дмитрий Шипов. В апреле 1904 года в Москве проходят очередные выборы, и Шипов переизбран на новый срок в качестве главы московской губернской земской управы. Результат выборов по закону должен утвердить министр внутренних дел – и Плеве накладывает вето на кандидатуру Шипова.

Разражается скандал – из всех губерний Шипову идут письма. Московское земство сначала вновь избирает Шипова главой, но позже останавливается на выдвинутом им преемнике. Волнение захватывает всю страну, даже в самых отдаленных земствах идут протесты: земцы пишут смелые письма в поддержку Шипова и Львова. Меньше всего ситуация напоминает «небольшую группу смутьянов», в существование которой по-прежнему верит Плеве.

Продолжая наказывать диссидентов, глава МВД хочет отправить в ссылку ярославского земца князя Дмитрия Шаховского, известного либерала и издателя местной влиятельной газеты. Решение о высылке Шаховского не утверждает император – «из уважения к его предкам». Однако Плеве вызывает князя в Петербург и устраивает ему выволочку, говорит, что это последнее предупреждение – в следующий раз ссылка неминуема.

Журналистка Ариадна Тыркова, подруга детства Надежды Крупской и Нины Струве, в этот момент работает в журнале у Шаховского. Она вспоминает, что издатель возвращается после разговора с министром в бешенстве: «Плеве надо убить!» – повторяет он.

После ссылки Зубатова Георгий Гапон остается без покровителя и начинает действовать самостоятельно. Помимо постоянной работы священником в тюрьме, он на деньги, полученные еще от Зубатова, снимает квартиру на Выборгской стороне и устраивает клуб. Чайная работает с семи часов вечера до полуночи, в буфете действительно продаются только чай и минеральная вода, крепкие напитки запрещены. По средам и субботам рабочие собираются, чтобы обсуждать книги и статьи, иногда Гапон читает лекции о политике и экономике (на том уровне, на каком может), каждая встреча начинается и заканчивается молитвой. Свой клуб он называет «Собранием русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Его самого избирают председателем.

Гапон вновь решает играть с властью, опасаясь, что несанкционированную чайную закроют. Он отправляется к столичному градоначальнику, чтобы зарегистрировать собственную затею и получить поддержку. И как ни странно, получает ее – ему даже выделяют 60 рублей в месяц на книги и газеты, при условии что рабочие будут выписывать только консервативные издания.

Гапон, посвящающий клубу рабочих все свободное время, очень доволен своей организацией: ее участники говорят до рассвета, некоторые прямо из чайной идут на работу. «Я сознавал, что теперь моя жизнь не бесцельна и не бесполезна. О себе мне некогда было думать. От пересыльной тюрьмы я получал около двух тысяч[32] жалованья [в год] и отдавал их на дело. Одежда моя была в лохмотьях, но это меня не заботило. Дело шло великолепно, и, открывая собрание, я говорил рабочим, что основание нашего союза станет эпохой в истории рабочего движения в России, и если они напрягут все усилия, то станут орудием спасения для себя и для своих товарищей», – вспоминает он.

Один из старейших рабочих просит Гапона пригласить в клуб знаменитость – Иоанна Кронштадтского – для торжественного богослужения, но это предложение отвергнуто большинством голосов, многие рабочие не верят отцу Иоанну, потому что он «изображает из себя чудотворца».

Гапон разделяет скепсис в отношении Иоанна Кронштадтского, особенно его смущает предпринимательская деятельность популярного батюшки. По словам Гапона, отца Иоанна сопровождают «12 барынь, большинство которых были жены или незамужние дочери купцов», оказывающие на него дурное влияние. «Каждая из них дежурит при нем по неделе и в это время направляет жизнь отца Иоанна, стараясь заручиться возможно большим числом богатых домов, посещение которых оплачивалось по очень высокой цене. Таким образом, его молитвы были чисто коммерческим предприятием; бедных же он посещал очень редко. Не думаю, чтобы это была его вина; но, как человек ограниченный, он стал орудием, в политическом смысле этого слова, в руках правящих классов. Он очень чувствителен к рекламе и хотя и раздает большие суммы, но очень богат, – вспоминает Гапон, – его щедрость и его влияние на толпу были развращающими. Особенно поражало его равнодушие ко всем предложениям выработать радикальные меры к улучшению быта нуждающихся и обездоленных».

Гапон рассказывает, что несколько раз он служил вместе с отцом Иоанном. Однажды после литургии священников позвали обедать: «Отец Иоанн и я сели, а толпа стала кругом нас на колени. Иоанн ел и пил с большим аппетитом, нисколько не стесняясь. Я также был голоден, но мое внимание было вскоре отвлечено тем, что, окончив тарелку или выпив стакан, отец Иоанн снова наполнял их и передавал их ближайшему к нему лицу, которое, благоговейно попробовав, передавало его следующему; таким образом тарелки и стаканы отца Иоанна обходили всю комнату. Зрелище это казалось мне унизительным».

Вскоре Гапон ссорится и со столичным митрополитом Антонием, своим покровителем, который сначала восстановил его в академии, а потом, в трудную минуту, после высылки Зубатова, нашел ему работу в тюремной церкви. С самого начала Антоний не одобрял идею чайной и даже хотел запретить Гапону становиться председателем этой организации