Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

осуждающие взгляды аульчан; они вонзались в него, как стрелы. Он уже снова начинал чувствовать знакомый липкий стыд и опустил голову.

И тут Макаржа отпустила его руку. Она выступила вперед, заслонив собой Герея, и крикнула:

— Я его невеста.

Толпа, стеной надвигавшаяся на них, остолбенела. Ропот недоумения прошел по ней.

— Да, невеста, — вскинув голову, повторила Макаржа, — и счастлива, что мой будущий муж не убийца. Разве сила мужчины в том, чтобы убивать и тем самым готовить для своих детей не жизнь, а вечную муку? Разве это доблесть — лишить другого жизни?..

— Дочь моя! — не выдержав, вскрикнула Умукусум и обняла ее.

Все покосились на старейшину аула, пастуха Хасанкады. Как-то он поступит? Что предпримет? Ведь только что он сам лично проводил Герея в чужой аул и указал ему дом врага. А теперь, выходит, он же должен исполнить другой обычай, принятый в их ауле: встретить девушку с открытой душой и, когда она пересечет границу аула, поднести ей тарелку меда со словами: «Пусть в нашем ауле тебе живется так же сладко, как сладок этот мед». И, что самое главное, одно ее желание, каким бы оно ни было, должно быть исполнено. Потому что издавна считалось для девушки позором выходить замуж в другой аул. Парню же, сумевшему увести невесту, честь и хвала.

Хасанкады, поглаживая свою бороду, встал перед невестой. Он самый старый человек в ауле. На лице его столько морщин, сколько трещин в вековой скале. Кому же, как не ему, быть хранителем вековых устоев. Все знали, что он никогда не отступал от них и на муравьиный шаг. И теперь, выходит, он должен принять эту дерзкую девчонку, что осмелилась поднять голос против кровной мести?

Все не мигая смотрели на Хасанкады. Молчание затягивалось. Наконец Хасанкады оставил в покое свою бороду и, сделав шаг к девушке, произнес:

— Пусть тебе у нас живется лучше, чем в родительском доме. Мы рады, что ты нашла себе друга в нашем ауле и отныне будешь увеличивать род мужа и численность нашего аула. А теперь открой нам одно свое желание. Каким бы оно ни было, мы исполним его.

— Исполним! — как эхо, повторили люди. И все опустили свои кинжалы. Да, у каждого из них был в руках кинжал. Ведь они бежали в чужой аул защищать Герея или мстить за него.

Кто же мог подумать, что все так обернется?

Макаржа с пылающим лицом выступила вперед.

— Спасибо вам, добрые люди, — сказала она. — Я не буду просить вас отодвинуть горы или положить мне на подол серебряный ларец, полный золота. Я хочу просить у вас другое. Я прошу, чтобы вы с сегодняшнего дня навсегда расстались с жестоким обычаем кровной мести.

По толпе людей прошел вздох облегчения.

— Чтобы отныне не было в вашем ауле кровников, — еще горячее и увереннее продолжала девушка. — Что у человека дороже жизни?! Так можно ли отнимать ее у человека, оставляя на земле сирот?..

— Я прожил на свете много лет, но никогда мои уши не слышали речей слаще этих, — и неожиданно для всех Хасанкады повернулся к толпе: — Отныне в нашем ауле кровной мести не будет! Это говорю вам я, старейшина рода Хасанкады.

— Вот так-то, дочка… — сказал Туку, закончив свой рассказ. — Все это было в давние времена. А теперь и время другое, и люди другие. Думаю, избавимся и мы от калымщиков.

Я молча кивнула дяде. В моем воображении все еще жили две прекрасные женщины — мать и невеста каменщика.

Но тут рядом с нами раздался громкий голос:

— Туку, ты слышал новость? Хатимат выиграла по займу тысячу рублей!

— Честное слово, Жамилат, если бы не ты, я бы никогда об этом не узнал, — ехидно ответил Туку, намекая на то, что не зря ее прозвали в ауле живым радио. Она первая узнавала новости, пожалуй, не только в ауле, но и во всей округе.

— Вот так всегда, везет людям. А мне попались одни невыигрышные. Уж сколько лет — хоть одно число, да не совпадет, — сокрушалась Жамилат.

— Валлах, это тебе нарочно подсунули такие, — незаметно подмигнул мне Туку. — Я бы на твоем месте написал заявление.

— Уж и не знаю, как быть, — засомневалась Жамилат. — Если пожалуюсь, получится, что наговариваю. Вечно меня обижают. Вот купили с Хатимат телевизоры в одном и том же магазине, в один и тот же час. И деньги платили одинаковые. Так у Хатимат внутри стекла такие красивые вещи появляются, а у меня совсем не то, — чмокнула языком Жамилат. — Я еще в магазине заметила, что телевизор Хатимат лучше, чем мой. Так продавщица, эта тонкошеяя, так любовно говорит: «Давайте я поменяю». Я думаю, что-то здесь не то. Наверное, хочет мне похуже подсунуть. И отказалась. Она, конечно, нарочно говорила, а сама и не думала менять.

Туку нагнулся ко мне и шепнул:

— Плохо, когда человеку курица с чужого двора кажется индюком, а свой индюк — цыпленком.

Жамилат убежала, а Туку все глядел ей вслед, и лицо его становилось все суровее.

— В этой женщине, — помолчав, проговорил он, — столько энергии, что хватило бы на десять электростанций. Ишь, помчалась! Куда, думаешь, она спешит? На сенокос, всем рассказать, что Хатимат выиграла. Теперь эта тысяча рублей тысячами гвоздей будет сверлить ей сердце.

Туку вздохнул. А я вдруг вспомнила, как давно, в детстве, длинный язык Жамилат нечаянно сослужил мне добрую службу.

А дело было так.

Как-то днем мама просеивала на коврике зерно, только что принесенное с гумна. А мы с бабушкой выбирали из него мелкие камушки и песок. В это время за окном и промелькнуло короткое и широкое коричневое платье Жамилат. Она всегда носила короткое для того, наверное, чтобы быстрее бегать из дома в дом.

Так вот, в тот день Жамилат так стремительно взлетела на крыльцо, что мы поняли: она несет какую-то важную весть.

— Идет живое радио, — только и успела произнести бабушка. И, сняв с головы платок, набросила его на зерно, чтобы жадная Жамилат не сглазила крупные зерна нынешнего урожая. Мама тоже села так, чтобы загородить собой горку зерна, покрытого платком.

— Вуя, — радостно воскликнула Жамилат, появляясь на пороге, а глаза ее так и забегали по сторонам. — Благодать вашему дому. Пусть хлеб нового урожая вам выпадет есть пополам со счастьем.

Ее большое круглое лицо с улыбающимся ртом показалось мне сейчас даже приятным.

— Баркала, сестра Жамилат. И тебе желаем того же, — сдержанно отвечала бабушка.

Что ей оставалось сказать, если в дом вошел человек с такими добрыми пожеланиями?

— Аллах видит, я говорю