Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков

Закончила она свой рассказ так: «Обязательно обратите внимание на нашу знаменитую реликвию — палец святого Вита. В Саксонию этот предмет прибыл из Франции еще в девятом веке. Хранился в различных монастырях. Был куплен или отобран у монахов первым владельцем замка, рыцарем Дитрихом фон Арвеле в четырнадцатом веке. С тех пор хранился тут. Но никто этого не знал, потому что рыцарь спрятал свое сокровище в особом тайнике в капелле, вырубленной в базальтовой скале… Чтобы открыть тайник, нужно было вынуть тяжелый камень… После того, как в конце восьмидесятых годов тут нашли сокровище… да-да, то самое… весь замок обыскали, простукали, просветили рентгеном… и случайно нашли этот тайник… Мы специально не заостряем внимание публики и прессы на этой уникальной вещи, боимся, что привлечем воров… но на самом деле она — самый старый и ценный экспонат нашей коллекции. Да, кстати, сегодня — пятнадцатое июня, день святого Вита… Раньше все в этот день танцевали. Найдете его под массивным стеклянным колпаком, в зале номер девять, в красном углу».

— А что, этот самый палец как-то связан с проклятьем замка Грабштайн? Или это все басни для дошкольников?

Смотрительницу этот вопрос смутил. Ей явно не хотелось говорить на эту тему. Подумав минутку, она выпалила, очевидно воспользовавшись готовой формулировкой чужого авторства: никакого «проклятия замка Грабштайн» не существует. Это выдумки распространяли среди местного населения сотрудники музея в начале двадцатого века. Чтобы привлечь публику. И преуспели. Даже вы, человек родом из России, наслышаны о проклятии. Ну да, в замке за восемь веков его существования много чего произошло… кто-то видел привидения… были и убийства, и самоубийства, и смерти при загадочных обстоятельствах… но они произошли не из-за какого-то мифического «проклятия», а из-за тщеславия, жадности, ревности одних и бесправия других… И маленькая серебряная коробочка с тремя косточками и обрывком кожи, называемая реликвией святого Вита, не могла и не может конечно послужить причиной драматических событий.

Она была великолепна в своем возмущении.

Я решил использовать ее порыв и затронуть самую важную для меня тему. Постарался не выдать голосом волнение и жгучую заинтересованность.

— А что вы слышали о бумажной фабрике… той, что через реку? Имеет она какое-то отношение к замку и его проклятию?

Собеседница моя смутилась еще сильнее, миловидное лицо ее стало пунцовым, ручки сжались в кулачки… она бросала на меня разгневанные взгляды… еще немного и бросилась бы на меня и начала царапаться. Кошечка.

— Если я затронул запретную тему, не отвечайте.

Демарш мой запоздал. Госпожа Флеминг проговорила каменным голосом, не без сардонических модуляций: «Не надо притворяться, господин Сомна. Наша сотрудница, не буду называть ее имени, видела, как вы пошли тогда после посещения музея в сторону фабрики… А возвращались вы один. Без вашей жены… простите, приятельницы. На фабрике была полиция. Они там искали тело. Мы все это видели из окна и переживали. Может быть, бедняжка все еще лежит там, где-нибудь в подвале, а вы тут подлую комедию разыгрываете? Как это цинично! Уходите, или я в полицию позвоню».

— Звоните, я не против. Уйду, уйду, только для начала взгляну на витов палец.

Оставил смотрительницу в самых расстроенных чувствах.

Походил по музею. Нашел окошко, из которого по-видимому «сотрудница и коллега» подсматривала за мной и Рози. Дырка в ограде находилась с другой стороны здания, отсюда никак нельзя было увидеть, как мы зашли во двор. За фабрикой — еще какие-то заброшенные производственные строения, а дальше — парк, переходящий в лес. Тут искать и искать… Прочесали видимо парк и фабричные подвалы, если они вообще существуют, а на третий этаж и не поднимались… Потому что лестница неисправна… можно шею сломать…

Если бы они видели то, что я видел, со мной говорили бы иначе. Убили бы, чтобы молчал.

Неожиданно наткнулся на ту самую реликвию в красном углу…

Палец святого Вита. Это имя мне было известно, потому что я посетил в свое время собор его имени в Праге и прослушал там долгую нудную лекцию, которой потчевали туристов тамошние экскурсоводы. Не много осталось в памяти… мученик… юноша… красавец… убит во времена Диоклетиана… в чем-то его заживо варили, но он остался невредим, как они все… неужели в эту чепуху христиане верят… лев его есть отказался… потому что был сыт или Вит был невкусный… нет, больше ничего не помню.

…

Палец лежал в небольшой серебряной трубочке, долженствующей изображать эту крайнюю часть тела. Трубочка покоилась в открытой деревянной коробочке, обитой золотом. Все это — под стеклянным колпаком, действительно массивным, прикрученным к массивной же металлической витрине.

Ничего особенного!

Внезапно моя правая рука как-то неестественно дернулась.

Пальцы ее сжались в кулак, потом напряженно разжались. Потом то же произошло с моей левой рукой. Ноги — и тоже импульсивно, судорожно начали сгибаться и разгибаться…

На стене висела ржавая рыцарская палица. Без труда выдрал ее из крепления… и треснул по стекляшке, которая разбилась с жалобным писком.

Зачем я это делаю, не понимал.

Схватил реликвию и положил в карман… в голове мелькнуло — за порчу музейного имущества — год, за кражу реликвии — три. Надо было убегать… или идти в полицию с повинной. Вместо этого я, дергаясь как паралитик, вышел на свободную от экспонатов середину зала номер девять и начал там танцевать.

Танцем это назвать было трудно, но я танцевал. Корчась, гримасничая, неконтролируемо выбрасывая ставшие такими длинными руки и ноги, немыслимо сгибая спину и шею…

Откуда-то прибежали два палача. Те самые, в пестрых трико.

Потом появились и шуты, и девушка с лютней, и рыцарь Дитрих фон черт знает что, и смотрительница…

Все они кричали, пытались схватить меня за руки…

Но ничего у них не вышло.

Я танцевал, танцевал, танцевал… прибавил скорости и задора, участил ритм и заплясал так быстро, что они меня перестали видеть.

Перед ними кружилось что-то вроде смерча, а когда он внезапно перестал вертеться, середина зала номер девять была пуста.

Пустая деревянная коробочка лежала на каменном полу.

Ральф намазал ломтик своего любимого, овсяного с отрубями, хлеба — сливочным маслом, а поверх масла положил чайную ложечку абрикосового мармелада… откусил немного, так, чтобы захватить мармелад, и начал медленно жевать.

Медленно жевать он привык во время голодного детства, которое устроила ему его помешанная на экономии и здоровом питании мать. Чем дольше жуешь, тем дольше длится потом ощущение сытости.

Глотнул любимого, ямайканского, с синей маской на глянцевой этикетке, кофе, черного, но с сахаром. Посмаковал… улыбнулся и благосклонно посмотрел на свою жену Лени, младшую его на двенадцать лет, и до сих пор, несмотря на свои сорок пять, привлекательную и худощавую… Надежную кобылку, на которой он проскакал последние, счастливые, после двух ужасных браков, закончившихся скандалами и унизительными для Ральфа решениями бракоразводного суда, четырнадцать лет. Бездетную, но оптимистичную, веселую и охотно экспериментирующую с ним в постели. Последнее время они предпочитали ролевые игры. Парафилия перерастала в нежное дурачество…