Современный политик. Охота на власть - Рифат Шайхутдинов

18 января 2005 г.

ПРОБЛЕМЫ ГОСУДАРСТВА и государственного устройства занимают, наверное, главное место в российской общественной мысли. Про проблемы государства Российского каждый вечер говорят по телевидению обозреватели, устройство государственной власти обсуждают чиновники и политики, к государству и властям апеллируют люди, попавшие в неприятную ситуацию. Государство не удается не замечать — как, говорят, можно делать, живя в Европе или США.

Экономисты обсуждают, «много или мало нужно государства в сфере производства»; министерские чиновники разрабатывают концепции государственного участия в развитии секторов экономики; деятели образования, здравоохранения и культуры дискутируют о государственных программах в своих сферах; и так далее.

Однако все эти многочисленные обсуждения никак не касаются одной проблемы, которая, наверное, всеми жителями России просто не замечается, принимается как данность: считается, что то государство, которое в России есть сейчас, может обеспечить существование и процветание страны на многие столетия, что государство олицетворяет собой высшую и суверенную власть.

Да, конечно, оно нуждается в оптимизации, в повышении эффективности своего функционирования, и власть этим занимается: идет административная реформа, строится и укрепляется вертикаль власти, обсуждаются различные проекты обеспечения единства и преемственности государственной власти. Но все эти шаги делаются в рамках улучшения, во-первых, уже существующего, а во-вторых — исключительно государственного механизма.

Между тем перед Россией — и перед властью в России, если, конечно, это подлинная власть, — стоит ряд серьезных вызовов, на которые с помощью сколь угодно эффективно оптимизированного государства ответить невозможно. Логика, которой подчинялись действия власти по государственному строительству в последние 3–4 года («сначала укрепим государство и вертикаль власти, а потом, имея сильное и эффективное государство, сможем решать накопившиеся проблемы»), не проходит. Само устройство государства в России является проблемой, фактором неконкурентоспособности, тормозом подлинной властной воли.

Но с точки зрения граждан и экспертов это проблемой не является.

А вот, например, премьер-министр Японии Накасонэ в своей книге о стратегии развития Японии называет вопрос устройства государства и власти в числе трех приоритетных задач, без решения которых Япония не станет конкурентоспособной.

Японцы должны жить как японцы. Поэтому необходимо задуматься над конституционным устройством Японии. Пока оно представляет собой механическое объединение традиционных японских институтов и насаженной американской демократии. Эта форма сыграла свою роль, вывела Японию в лидеры, а теперь надо подумать, как должна быть устроена власть японцев для японцев.

Это требование к власти. Вопрос о конституционном устройстве — это не вопрос об устройстве государства, но обсуждение устройства общего порядка. Государство лишь следует из конституционных принципов, конструируется на их основе.

В России эти проблемы никого не интересуют, хотя слова про «сильное и эффективное государство» высшие лица очень любят произносить. При этом считается, что сильная и разумная власть является следствием наличия такого государства.

Но так ли это?

ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ поставить проблему современного государства, необходимо сначала обсудить реализующиеся сегодня типы власти и конструкции власти. Но для этого нам надо вспомнить, как именно возникло новоевропейское государство и какова история принципов или технологий власти.

Постановка задачи по исторической реконструкции предполагает, что персоналии власти не должны входить в зону нашего внимания. Власть — это не лично В.В. Путин и даже не пост президента, не президентское или парламентское государство, не правитель или властитель, а та своеобразная материя, которая имеется в виду, когда говорят: «власть порядка», «власть языка», «власть денег «или «делегировать власть».

Обычно, конечно, мы думаем, что власть — это президент, губернатор, начальник на службе или сотрудник ГАИ. Но это происходит оттого, что перед глазами у нас все время есть ее представитель — он «заслоняет собой» власть, и мы с трудом можем представить себе власть как эту особую материю.

Там, где эта материя власти сосредоточивается, сгущается, — там возникает та или иная инстанция власти. Власть исходит именно от инстанции, а властитель ее только персонифицирует. А значит, вопрос стоит так: какие инстанции власти работают сейчас в России и мире, каковы мировые тенденции в этом вопросе, какие властные конструкции сегодня строятся? Эти вопросы вовсе не совпадают с вопросами о формах организации государства и о том, кем власть представлена.

Конструкции власти меняются по ходу человеческой истории, а инстанции власти постоянно умножаются. Даже в глубокой древности власть вождя и власть шамана, как это выяснили антропологи, никогда не сливались, являя собой две различные инстанции власти.

Китайская традиция требует взаимно-напряженного сосуществования власти советника (мудреца) и власти правителя.

Изменяются и способы «захвата» властью подданных (это подробно обсуждается, например, в работах Мишеля Фуко): от торжественно-устрашающих публичных казней, от редких праздников власти над людьми власть переходит к дотошным, дисциплинарным, надзорно-полицейским формам (при этом формы государственного правления и законность никак не меняются!). Дисциплинарная власть начинается с младенчества и продолжается в школе, в армии, на заводе. Прямое насилие сменяется демонстрацией возможности насилия — и одновременно дисциплина проникает в школы, фабрики и больницы. Формируются люди, которым было бы крайне трудно поступить иначе, чем предписывает власть.

Повсеместность дисциплинарной власти обеспечивается символами — так, один урядник у Салтыкова-Щедрина говаривал, что ежели он пошлет вместо себя к бунтующим крестьянам свою фуражку, то и тогда бунт немедля прекратится.

Самой главной символической властной конструкцией стали, конечно, не фуражки с гербами, а деньги. Деньги или богатство создают возможности — при согласии других людей признавать это факт. Именно этот класс возможностей позволил построить новую инстанцию власти — власть капитала.

Столкновение традиционной коронной власти — короля и аристократии — с новой властью денег прошло через множество кровавых эпизодов. В результате в конце XVIII века эта композиция двух соперничающих инстанций нашла свое выражение в конструкции буржуазного государства с классическим, по Монтескье, разделением властей на исполнительную, законодательную и судебную.

Эта композиция властей опиралась на новую концепцию организации подвластного населения: теперь власть управляла не подданными, а гражданами, причем составляющими определенную нацию. В соответствии с политико-философскими проектами Канта и Гегеля, население государств оформлялось в нации — в этой общности должны были получить свое полное выражение культурно-этнические параметры, дух народа, организационная структура государства и власти, территория, богатство, хозяйство и социальные группы. По всей Европе — особенно после Версальского мира, провозгласившего принцип самоопределения, — началось строительство унитарных мононациональных государств: именно государство, в согласии с Гегелем, есть предельная инстанция власти.