Зачем убили Джона Кеннеди. Правда, которую важно знать - Джеймс Дуглас

Три дня спустя Эттвуд и Лечуга встретились в зале для делегатов ООН, «очень подходящем для секретных переговоров месте», по словам Эттвуда, «поскольку там всегда шумно и многолюдно»{330}. Он сказал Лечуге, что как государственному должностному лицу ему будет сложно организовать поездку на Кубу. Однако, «если Кастро или его уполномоченный представитель хотят что-либо нам сообщить, мы готовы встретиться с ними и побеседовать в любом удобном месте и в любое время»{331}. Лечуга пообещал передать эту информацию в Гавану.

Затем Лечуга предупредил своего собеседника по секретному диалогу, что «7 октября он произнесет жесткую антиамериканскую речь, но ее не стоит воспринимать всерьез»{332}. Позже в ответ на эту речь Лечуги Эдлай Стивенсон выступил с антикубинской речью, написанной Эттвудом, и Лечуга также отнесся к ней скептически, так как теперь знал о заинтересованности Кеннеди в диалоге с Фиделем Кастро{333}. Американо-кубинская полемика в ООН теперь служила прикрытием для зарождающегося диалога Кеннеди и Кастро.

Прошло три недели, а из Гаваны ответа все не было, тогда с разрешения Эттвуда Лиза Ховард начала звонить помощнику и доверенному лицу Кастро Рене Вальехо, который также был сторонником диалога двух стран. Ховард сомневалась, что информация Лечуги о готовности Джона Кеннеди к началу диалога с Фиделем Кастро вышла за пределы кубинского министерства иностранных дел. Поэтому она звонила Вальехо, чтобы убедиться в том, что Кастро известно о желании США вступить с ним в переговоры. На следующей неделе Ховард и Вальехо обменялись телефонными сообщениями{334}.

28 октября в зале для делегатов ООН Лечуга сообщил Эттвуду окончательное решение Гаваны о том, что «отправлять кого-либо в ООН для переговоров» едва ли «имело бы смысл в данный момент»{335}. Как и Ховард, Эттвуд полагал, что сообщение Лечуги так и не было передано Кастро критически настроенным Министерством иностранных дел{336}.

Тем временем потерявший терпение Джон Кеннеди решил создать свой собственный тайный канал связи с Фиделем Кастро, как удалось ему это сделать с Никитой Хрущевым через Нормана Казинса и других посредников. В четверг 24 октября президент дал интервью в Белом доме французскому журналисту Жану Даниэлю, редактору социалистического еженедельника L’Observateur. Даниэль был давним приятелем Уильяма Эттвуда, знавшего, что тот собирается ехать на Кубу для интервью с Кастро. Эттвуд уговорил Даниэля встретиться сначала с Кеннеди. Кеннеди увидел для себя в этом интервью идеальную возможность неформально пообщаться с Кастро, изложив основные мысли, которыми Даниэль неизбежно поделится со своим следующим респондентом. Даниэль понял, что Кеннеди, попросивший нанести ему визит сразу после встречи с Кастро, хотел узнать, что тот ответил. Президент сделал Даниэля своим неофициальным посланником к премьер-министру Кубы.

Рассказывая об исторических интервью с Кеннеди и Кастро в своей статье в New Republic, Даниэль подчеркнул особое чувство, с которым Кеннеди отзывался о кубинской революции: «Джон Кеннеди использовал весь свой дар убеждения. Он разделял каждое предложение этим коротким механическим жестом, который стал впоследствии знаменитым»{337}.

«С самого начала, – сказал Кеннеди, – я лично следил за развитием этих событий [на Кубе] с возрастающей тревогой. Существует немного вопросов, которым я посвящал столь пристальное внимание… И вот что я думаю». Затем последовали слова, которые могли бы заложить основу для установления справедливого мира между Соединенными Штатами и Кубой. Точно так же, как та часть выступления Кеннеди в Американском университете, где говорилось о лишениях русского народа, глубоко поразила его русского врага Никиту Хрущева, так же и следующие слова президента о кубинских страданиях, произнесенные в интервью Жану Даниэлю и переданные Фиделю Кастро, прорвали идеологическую оборону его кубинского врага:

«Я считаю, что в мире нет страны, включая все африканские регионы, включая все страны, находящиеся под колониальным господством, где экономическая колонизация, унижение и эксплуатация были бы хуже, чем на Кубе, частично из-за политики моей страны в период правления Батисты… Я поддерживаю сказанное в манифесте Фиделя Кастро в Сьерра-Маэстра, где он оправданно призывает к справедливости и в особенности выражает стремление избавить Кубу от коррупции. Скажу больше: в какой-то степени Батиста был воплощением грехов, совершенных Соединенными Штатами. Теперь нам придется за них заплатить. Что касается режима Батисты, то я солидарен с первыми кубинскими революционерами. И в этом не может быть никаких сомнений»{338}.

Кеннеди молча смотрел на Даниэля. Он заметил его удивление и растущий интерес. Затем президент продолжил, дав определение с точки зрения холодной войны тому, что он видел главной причиной своего конфликта с Кастро:

«Но также ясно, что проблема перестала быть кубинской и стала международной, т. е. стала советской проблемой… Я знаю, что по вине Кастро – будь то его “стремление к независимости” [Кеннеди только что говорил с Даниэлем о “стремлении к независимости” Франции генерала Шарля де Голля, психологически-политической стратегии, требующей постоянной напряженности с Соединенными Штатами], его безумие или коммунизм – в октябре 1962 г. мир оказался на грани ядерной войны. Русские это прекрасно поняли, по крайней мере, после нашей реакции; но что касается Фиделя Кастро, я должен сказать, что не знаю, понимает ли он это, или волнует ли это его вообще».

Кеннеди улыбнулся и добавил: «Вы сможете сказать мне это, когда вернетесь»{339}.

После выражения поддержки кубинской революции аргументация Кеннеди в диспуте с Кастро строилась на постулатах холодной войны, в которых сам Кеннеди уже начал сомневаться, но которых еще не оставил. Даже после своей речи в Американском университете он все еще не мог понять, что именно постоянная угроза вторжения США на Кубу (спровоцировавшая советско-кубинское решение сдержать это вторжение ядерными ракетами) привела к Карибскому кризису, а вовсе не «стремление к независимости», «безумие» или «коммунизм» Фиделя Кастро. Но при этом Даниэль видел, что Кеннеди явно не знал, что делать с тупиком, куда его привели предположения относительно революции, которую он только что одобрил. Его последний комментарий Даниэлю был таков: «Продолжение блокады [Кубы] зависит от продолжения подрывной деятельности»{340}. Он имел в виду подрывную деятельность Кастро, а не свою собственную, но, как сказал Даниэль своим читателям, «мне было видно, что Джон Кеннеди сомневался и искал выход»{341}. Однако у него оставалось меньше месяца, чтобы этот выход найти.