Дневники матери - Сью Клиболд

Также я не хочу утверждать, что заболевание мозга должно оправдывать то, что сделал Дилан. Автоматическое объединение жестокости и «сумасшествия» не только травмирует людей, которые страдают от таких болезней, но и является в корне неверным. Доктор Джеффри Свенсон, который посвятил всю свою деятельность изучению соединения психических заболеваний и жестокости, считает, что серьезное заболевание психики само по себе ведет к проявлению жестокости всего в четырех процентах случаев. Только тогда, когда психическое заболевание сочетается с другими факторами риска, — чаще всего с наркотиками и алкоголем, — это количество возрастает. (В конце своей жизни Дилан пил, о чем мы с Томом не знали.)

Большинство людей, имеющих аффективные расстройства, не опасны для окружающих вообще. Как указывает Свенсон, тем не менее, существует некая связь между психическими заболеваниями и жестокостью, и нет пользы в том, чтобы закрывать на это глаза.

В частности, существует связь между заболеваниями мозга и массовой стрельбой. В 1999 году после побоища в школе Колумбайн Хай спецслужбы Соединенных Штатов совместно с министерством образования положили начало инициативе «Безопасная школа». Чтобы предотвратить подобные инциденты в будущем, провели исследование тридцати семи школьных нападений. Ученые обнаружили, что «у большинства нападавших в прошлом были попытки самоубийства или очень сильная депрессия и разочарование в жизни». Таким образом, для предотвращения жестокости особенно важен свободный доступ к диагностике и лечению заболеваний мозга, таких как суицидальный синдром, расстройства пищевого поведения, алкоголизм, наркомания и целый ряд других опасностей, угрожающих подросткам. Более свободная возможность лечения таких болезней — это, может быть, и не самый верный ответ на угрозу, но нечто близкое к нему.

Читатели уже, наверное, заметили, что в своей книге я использую термины «заболевание мозга» и «здоровье мозга» вместо более общепринятых «психическое заболевание» и «психическое здоровье». Я приняла такое решение после разговора с доктором Джереми Ричманом, исследователем нервной системы человека, чья дочь Авиелл Роуз Ричман была одной из жертв Адама Лэнза в начальной школе Сэнди-Хук в Ньютоне, штат Коннектикут. Доктор Ричман и его жена Дженнифер Хенсел, ученый и автор медицинских текстов, основали в память о своей дочери фонд Авиелл. Они надеялись снять клеймо позора с людей, которые ищут помощи, развить концепцию «проверки здоровья мозга» и соединить поведенческую и биомедицинскую диагностику, чтобы выявить, кто из обратившихся пациентов находится в группе риска с точки зрения агрессивного поведения.

В нашем разговоре доктор Ричман так объяснил свою позицию: «Психика невидима. Это слово связано со страхами, беспокойством и отторжением всего, что мы не понимаем. Но мы знаем, что мозг реален, его можно физически представить, измерить количественно и качественно, и понять. Мы должны перевести то, что мы понимаем под психическим здоровьем и расстройствами психики, в наглядный мир здоровья мозга и расстройств мозга, которые вполне осязаемы и материальны».

Особое место, которое я в этой главе уделяю самоубийству Дилана, может выглядеть как проявление бестактности, словно я придаю большее значение его смерти по сравнению со смертью его жертв. Это полностью неверно. Я просто хочу сказать, что понимание смерти Дилана как самоубийства открыло для меня новый путь в размышлениях обо всем, что он сделал. Я на самом деле считаю, что Дилан потерял способность принимать рациональные решения, и надеюсь, что в этой главе мне удастся вдумчиво и не задевая ничьих чувств обсудить причины, которые привели к этому.

Были ли какие-то признаки того, что Дилан собирается совершить такое ужасное преступление, которые я пропустила? Нет. Даже сейчас я не думаю, что они были. Оба мальчика порой допускали утечку информации, делая различные намеки своим друзьям. Но нам они ни о чем не говорили.

Тем не менее, это не означает, что я не могла ничего сделать, потому что были признаки того, что в том году у Дилана была депрессия. Сейчас я считаю, что, если бы мы с Томом тогда знали об этих признаках и смогли бы вмешаться, когда заметили, что эта депрессия нарастает, мы, по крайней мере, имели бы шанс предотвратить то, что случилось потом.

Понимание смерти Дилана как самоубийства пришло ко мне слишком поздно. Но для Дилана желание покончить с собой было в самой основе всех событий.

Однажды, через несколько месяцев после трагедии, я с чашкой чая в руках просматривала газету в комнате отдыха на работе. В наш офис приходили газеты различных высших учебных заведений, и когда я их просматривала, я чувствовала связь со всем миром, который не был разрушен поступком моего сына. Я перестала читать общедоступные газеты и журналы, потому что в них постоянно натыкалась либо на рассказы «доверенных друзей», которых я никогда не встречала, о нашей семье, либо на едкую передовую статью о том, как мы чрезмерно баловали Дилана, либо на домыслы о том, что в нашей семье нет моральных ориентиров. Все новости, которые мне нужно было узнать о ходе расследования, о судебных процессах, о жертвах трагедии, я получала от наших адвокатов, друзей или родственников.

Итак, в газете я наткнулась на статью о предотвращении самоубийств среди молодежи. В первом абзаце автор написал что-то вроде: «Есть искушение искать объяснения трагедии в Колумбайн во внешних факторах, таких как жестокие видеоигры или слабый контроль за распространением оружия. Но среди всех ран и смертей, которые принес тот день, нельзя забывать и о двух мальчиках, покончивших с собой».

Эти слова заставили меня остолбенеть. Поскольку я была так сосредоточена на мысли об убийствах, которые совершил Дилан, я странным образом не придавала никакого значения его самоубийству.

Разумом я, конечно же, понимала, что Дилан покончил с собой — об этом сообщалось в результатах вскрытия. Еще один маленький шаг к осмыслению смерти Дилана как самоубийства я сделала под впечатлением от одной недолго просуществовавшей, но популярной теории, возникшей после событий в Колумбайн, — о том, что Эрик убил Дилана. (Эта теория и до сих пор иногда попадается в сети.) Когда кто-нибудь поднимал этот вопрос при мне, я говорила, что это не имеет никакого значения. Нажал ли Дилан на спусковой крючок сам, был ли убит Эриком (или полицейским, как гласила еще одна теория, существовавшая в те дни), мой сын ответственен за свою собственную смерть.

Тем не менее, пока я не увидела ту статью в газете, я была уверена, что самоубийство Дилана было импульсивным действием, реакцией на то, что «шутка зашла слишком далеко», а не частью какого-либо заранее продуманного плана.

Прочитав статью, я уже не была так в этом уверена. Это не был какой-то момент озарения — для этого ситуация была слишком сложной, а я была слишком испугана и запуталась. Тем не менее, что-то внутри меня сдвинулось. Эта случайная статья в газете словно раскрыла во мне какое-то окно для восприятия мысли, которую я не позволяла себе ранее: что бы Дилан ни собирался делать, он пришел в школу для того, чтобы умереть.

Моя бывшая начальница и близкая подруга Шэрон, пережившая самоубийство близкого человека, относилась к смерти Дилана как к суициду с самого начала. Так как я не могла посещать группу поддержки, она пачками приносила мне книги. Для нее намерение Дилана покончить с собой было понятным с самого начала, и она задолго до меня увидела, что это очень важная часть того, что произошло.