Ришелье - Франсуа Блюш

Ришелье, многогранный гений, бывал иногда практически неуловим. Его амбиции, его политика были слишком изощренными, чтобы подходить к какой-то однозначной стратегии, окончательному определению. Мания величия, прослеживавшаяся в его поступках, не являлась, например, ни тщеславием, ни поведением выскочки. К этому добавляются два факта: он был принужден действовать гибко — качество, присущее как человеку церкви, так и политику; он был слишком нервным, слишком чувствительным, чтобы всегда управлять притоком адреналина.

Высокомерие, основанное на осознании интеллектуального превосходства, было частью его натуры. Оно прояви лось задолго до того, как он стал министром: его блестящее выступление на Генеральных штатах и эффект, произведенный на королеву-мать, бесспорно, слегка вскружили ему голову. Но господин Люсон, понимая, что его восхождение запоздало и недостаточно, пытается ускорить его по мере возможностей, выказывая уважение Кончини, которого в глубине души презирает. Позднее, раболепствуя перед Люинем, которого также презирает, он скрепя сердце выдает свою племянницу Мари за Комбале, фаворита Люиня. В окружении королевы-матери он действует с крайней осторожностью и осмотрительностью, стараясь быть необходимым и выступая посредником между королем и его матерью, скрывая свое нетерпение, когда запаздывает его назначение в кардиналы. Обуздывая свое высокомерие, контролируя эмоции, сдерживая честолюбие, он смог смягчить свой кипучий и импульсивный характер, что позволило ему в период между 1624 годом — датой его возвращения в министерство — и 1628 годом завоевать доверие короля, его нового господина.

Все изменяется с осадой Ла-Рошели. Проведение успешных операций обеспечивает министра-кардинала полным доверием подозрительного монарха. Ришелье может гордиться своим успехом и наконец показать себя в своем истинном виде, сохраняя фальшивое смирение лишь для королевы-матери, которую собирается предать. К тому же в этом славном 1628 году министр может с математической точностью измерить свой престиж и его границы. Достаточно просмотреть списки его корреспонденции. В королевской семье к нему относятся как к ее члену — по крайней мере создается такая видимость. Король, обе королевы и Месье, брат Его Величества, называют его наш кузен. Кретьена Французская, сестра Людовика XIII, зовет его «Месье кузен».

В большинстве случаев министра называют монсеньор (титул, подходящий как прелату, так и государственному человеку). Так называют, например, кардиналов (Лавалетта, Берюля), государственных секретарей (Бутилье), герцогов (Бельгарда, Бриссака). Редко, но столь же явно попадаются корреспонденты, высокомерные или враждебные настолько, что беззастенчиво называют Ришелье месье. Таков магистр Мальтийского ордена (он, правда, обладает рангом правителя государства), принц крови (Конде) или законные принцы (Вандом), Екатерина Гонзага, герцогиня де Лонгвиль, лотарингцы (Эльбёф, Шеврез), а также несколько недовольных герцогов — протестантов (Сюлли) и католиков (Эпернон). Однако кардинал не позволяет топтать себя и, должно быть, с трудом сдерживает насмешливую улыбку, когда сам пишет принцу Конде «месье».

В 1630 году к взятию Ла-Рошели добавляется взятие Пиньероли, что еще больше повышает политическую и военную репутацию Его Высокопреосвященства. Но Ришелье все еще должен следить за своими поступками, жестами, словами, если хочет выйти победителем из поединка между «добрыми французами» и «святошами»: королева-мать невзлюбила его и не простила предательства. 10 и 11 ноября министру-кардиналу, забыв всякий стыд, придется смириться и отказаться от высокомерия по отношению к Марии Медичи. 10 ноября, в воскресенье вечером, эта дама выплескивает на него свое презрение и лишает его обязанностей сюринтенданта и главы ее совета. 11 ноября, в понедельник утром, в присутствии короля, королеву-мать захлестывает «такой прилив гнева и брани, что Ришелье ретируется, лишь поцеловав край платья» (П. Шевалье) своей былой покровительницы. В конце дня он пишет ей послание, полное смирения и покорности. Только вечером в Версале Ришелье будет полностью успокоен королем, своим господином. Понедельник 11 ноября вошел в историю Франции как «День одураченных».

В период 1631–1642 годов очевидно, что кардинал полностью уверен в своей судьбе. Ему больше неведомы тревоги 1630 года. Он подчиняется только королю, в то время как ему подчиняется весь остальной мир. Дворец кардинала посещают чаще, чем двор. У него больше придворных, чем у Его Величества. Его прихожие полны льстецов и просителей. Когда появляется Его Высокопреосвященство, все падают ниц, как пишет Понти, «с глубочайшим уважением»; министр отвечает каждому: «Ваш покорнейший слуга». Эта куртуазная, почти ироническая формула являет собой полную противоположность истинной покорности.

Ришелье, будучи казуистом, оправдывает свое высокомерие, заявляя, что оно не личное, но символическое. В его лице склоняются то перед князем церкви, то перед «правой рукой» монарха, то перед герцогом и пэром, то перед двуликим Янусом, объединяющим в себе множество достоинств.

Просьбам великого человека не отказывают. В 1631 году он отменяет пенсион, который король даровал Гуго Гроцию, выдающемуся юристу, проживавшему во Франции более десяти лет. Дело в том, что автор De jure belli ac pads[109] не отказался от натурализации и использования своих талантов на благо Франции. К тому же он начал оспаривать прерогативы и первенство, связанные с достоинством кардинала-герцога. В 1635 году Гроций возвращается в Париж, на сей раз в качестве посла Швеции. Король уважает его и просит назначить ему пенсию, двор радостно приветствует его. Однако Ришелье продолжает сердиться. Дело в том, что два гения несовместимы. На протяжении семи лет они противостоят друг другу — ученый-протестант и кардинал — в бесконечном споре самолюбий. Его Высокопреосвященство в своем кардинальском звании претендует на первенство перед всеми послами. Гроций, со своей стороны, как посол, также уверен в своем первенстве. Никто не хочет уступить, и посол устраивает дело так, чтобы никогда официально не встречаться с гордым прелатом, столь плохо с ним обошедшимся.

Таков закон жизни: слишком большое высокомерие может привести к мелочности. Слепо веря в свой гений, Ришелье ко всему остальному равнодушен. Дело Гроция дает немалую пищу для размышлений, если брать в расчет исключительно характеры антагонистов: самый великий человек государства своего времени из злобы унижает самого великого юриста и гуманиста эпохи. Эта неприятная реальность, это свидетельство мелочности могут натолкнуть на мысль о пересмотре многих решений и поступков государственного человека. Размышляя на тему повиновения французской знати, не стоит связывать все только лишь с волей Людовика XIII, с заботой о дисциплине дворянства и его полезности государству. Разве казни Бутвиля (1627), Монморанси (1632), восхождение на эшафот командора де Жара (1633) не являются в какой-то степени социальной ревностью? Вероятность этого очень велика.