Самое гордое одиночество - Анна Богданова

Выпив аспирин и обмотав шею длинным-предлинным шарфом, похожим на нескончаемую змею, который сестрица связала мне к Новому году, я уселась за компьютер и застучала по клавиатуре:

«Почему ты постоянно хватаешь мое лицевое полотенце! – кричал из ванной Стас, придя с работы (Марфушенька к тому времени успела подняться на свой балкон тем же способом, каким спустилась). – Скажи на милость, ты им ноги вытирала? – Стас уже стоял перед ней в библиотеке, выпучив глаза от негодования и злости.

– Я не брала твое полотенце. С чего ты взял? – пролепетала она, закрывая книгу, которую читала.

– И снова ты загибаешь страницы! Ты не знаешь о существовании закладок? Так зачем ты хватаешь мое лицевое полотенце?

– Я не брала, у меня есть свое, – робко прошептала она и как-то уж совсем вдавилась в кресло.

– Брала! Брала! – истерично закричал Стас. – Я точно знаю! Я, когда на работу уходил, перышко из подушки выудил и сверху него положил, а теперь мое перышко в ванной валяется!

– Ну, может, подул ветер, и перышко слетело, – пыталась оправдаться бедняжка.

– Какой ветер может быть в ванной! В ванной не бывает сквозняков! – в бешенстве воскликнул он, а Марфа почувствовала, что назревает грандиозный скандал...»

Зззззз... Ззззззз... Зз... Зз...

От описания скандала из-за лицевого полотенца меня оторвал звонок в дверь. Интересно, кто бы это мог быть? Наверное, соседи, потому что, если б это был кто-то с улицы, сначала бы задребезжал домофон.

– Кто? – все-таки спросила я.

– Мосгаз, – ответили мне скрипучим голосом.

– Я никого не вызывала! – крикнула я и посмотрела в глазок – на лестничной площадке была темнота беспросветная.

– Мало ли что не вызывали! У вас авария в доме! Утечка! Откройте немедленно! Мне нужно вашу плиту проверить!

– У меня все нормально с плитой! – Я не желала открывать дверь человеку из Мосгаза со скрипучим голосом.

– Вы что, угореть хотите?

Нет, я совсем этого не хотела и тут же открыла дверь. Передо мной стоял высокий мужчина в брезентовых штанах, заправленных в кирзовые, кажется, сапоги (было темно, я не могла рассмотреть как следует), в какой-то непонятной куртке на меху, в шапке-ушанке. В одной руке он держал большой и, по всей видимости, тяжелый рюкзак, а другой у него вовсе не было до локтя.

Газовщик выпустил рюкзак – тот с грохотом упал на пол, снял свободной и единственной рукой шапку (специалист по газификации был побрит наголо. «Рецидивист!» – промелькнуло у меня в мозгу) и сказал вдруг знакомым до боли хрипловатым голосом:

– Маруся! Я вернулся! – и протянул мне огромный букет мелких красных гвоздик. Вторая рука у него оказалась, просто он держал в ней цветы и прятал их за спиной.

Незнакомец ступил на порог. Я совершенно растерялась: с чего бы работнику Мосгаза дарить мне букеты? И с чего это у работника Мосгаза на подбородке вместо бороды лопатой заплетена нелепая длинная косица сантиметров в десять? И откуда он знает, как меня зовут?!

Я стояла, широко раскрыв глаза, смотрела на мелкие соцветия – такое впечатление, словно в моем коридоре произвели микросалют, – и не понимала ровным счетом ничего.

– Маруся! Я вернулся! – трогательно воскликнул незнакомец и захлопнул за собой дверь.

Брови с изгибом, почти черные, соболиные, нос, чуть похожий на клюв хищной птицы, хрипловатый голос...

– Кронский! – прошептала я, но все еще сомневалась – газовщик, с одной стороны, был очень похож на героя моего романа, но, с другой стороны, совсем на него не похож – черты лица слишком заостренные, щеки впалые, глаза мне показались намного больше, чем у «лучшего человека нашего времени», и еще идиотская косица на подбородке... Нет, он не может быть великим детективщиком!

– Марусь, «кукурузница» моя, мой недоступный абонент, моя «уходящая осень»! Ты что ж, не узнаешь меня? Я ведь из Бурятии сразу к тебе, даже домой еще не заезжал! Ты не представляешь, как я соскучился! Чаем-то хоть напоишь?

– Да, конечно, проходи, – растерянно проговорила я, воткнув гвоздики в вазу с белой розой.

– Мне зеленый и, если можно, не в пакетиках.

– У меня только бергамотовый. – Я никак не могла прийти в себя, мне казалось, что все происходящее – суть продолжение моего болезненного сна.

– Ну и ладно, бергамотинка ты моя! – умилился он.

И тут я взглянула на свои пижамные брюки и, поняв, что это не сон, воскликнула:

– Боже мой! Я не одета! – волосы растрепаны, на шее нескончаемый полосатый шарф... Ужас!

– Так даже лучше! А ты не заболела случайно? Что-то у тебя лицо красное, – с отеческой заботой расспрашивал он меня.

– Заболела, кажется.

– Так я схожу в аптеку? – не то вопрошающе, не то утверждающе проговорил он.

– Потом, не сейчас.

– Потом так потом, – легко согласился он. – Тогда немедленно ложись в постель! Давай, давай! – настаивал он. – Я вот тут, рядышком, на стуле посижу. Как твой Отелло ненормальный поживает? Как новорожденный? Мальчик? Девочка? Как назвала?

– Какой новорожденный? – удивилась я и упала на кровать.

– Так индюк-то твой мне в Бурятию письмо прислал, в котором просил больше тебя не беспокоить, посланий своих дурацких не писать (он так и написал «дурацких») – это тебя травмирует, а нервничать тебе сейчас никак нельзя, потому что ты беременна и возможна угроза выкидыша. Я больше тебе и не писал с тех пор. Так мальчик или девочка?

– Да нет никого! И вообще я не была беременна! – выпалила я и замолчала, потому что у меня не было слов от Власовой наглости.

– Вот петух! Марусь, а что ты с ним живешь-то? Он ведь дубовый обыватель, он никогда не поймет твоей тонкой натуры!

– Да не живу я с ним! Мы развелись! И, между прочим, из-за твоих эпистол!

– Правда?! – радостно воскликнул Алексей. – Великий Будда услышал мои молитвы! Снегурочка моя, значит, ты свободна?! Как я счастлив! Как счастлив!

– Но это еще ничего не значит! – Эти слова выскочили как-то сами собой. Сколько раз я мечтала в душе об этой встрече! Сколько раз я представляла ее! Но даже в самых фантастических мечтах я не могла вообразить Кронского лысым, в брезентовых штанах, исхудавшего, неухоженного. Мало того, у него еще помимо косицы на подбородке точно такая же – сзади, на затылке! Нет, нет, дело даже не в том, как он выглядит! В чем-то другом! Он стал чужим для меня, совершенно чужим человеком. И сердце мое не екало, не сжималось, как бывало раньше при встрече с великим детективщиком, оно не билось учащенно, и ему вовсе не хотелось выпрыгнуть наружу от счастья, волнения и любви.

– Ты хочешь сказать, что дала обет безбрачия?

– При чем тут обет безбрачия?!