Ричард Длинные Руки - воин Господа - Гай Юлий Орловский

– А что люди? На чьей они оказались стороне?

Астральм скривился:

– Это у людей такие шутки? Предупреждайте, сэр. Люди, несмотря на свою слабость и мизерность, тут же объявили войну всем. Даже не объявили, а начали вести себя так, словно пришли не в земли, уже занятые могущественнейшими народами, а... ну, как будто эти земли населены только оленями, зайцами, реки – рыбой, а небо – птицами. Если им встречался альв или гном, они стремились его убить точно так же, словно видели напавшего на их жалкое стадо волка!

Я сказал сочувствующе:

– Альвы были сильны?

Астральм сказал зло:

– Они и сейчас сильны!.. Невероятно сильны!.. У них сокрушающая магия... Не пойму только...

– Чего?

– Куда все делось?

– Магия?

– Могущество!.. Раньше от альвов ступить некуда было. Альвами был населен этот мир. Альвы потрясали горами, силой заклятий могли заставить вырасти лес на голых скалах, поднять со дна озера гору или же, наоборот, опустить гору так, что ее вершина зияла бы на большой глубине в бездонной пропасти! Но теперь вместо всего огромного могущества альвов... осталось то, что вы, люди, презрительно зовете эльфами да гномами. Да-да, эльфами и гномами, смешивая в одну кучу действительно гномов, дварфов, карликов, кобольдов, подземный народец. Эх...

В голосе воителя было столько горечи, что уже контесса сказала ему успокаивающе:

– Астральм, не сжигай сердце... Были ведь еще и саги Вольгейда.

– Да все это бред! – возразил он яростно. – И самих саг не было! Только слухи, слухи...

Она возразила:

– Но если слухи хоть чуть-чуть верны...

Я поинтересовался осторожно:

– А что за саги... Вольгейда?

Она отмахнулась:

– Самые из древнейших... что дошли до Первых.

– Первых... кого?

– Первых альвов, конечно. Был найден только один текст, но за тысячи войн он исчез, погибли и все копии... Известно только, что якобы до прихода Первых, первых альвов... или до появления, это не одно и то же, здесь вроде бы уже жили люди. Их города занимали полмира, а крыши домов достигали звезд... Потом чтото произошло, много слухов о пожаре, охватившем мир, о морях огня из-под земли, с небес, о морях, что вскипали и обращались в пар... Теперь трудно восстановить, что было в самой саге Вольгейда, а пересказы на то и пересказы, что все причудливее и причудливее...

Конт Астральм хмурился все больше, в глазах вспыхнула сдержанная злость. Резко поднялся, бросил:

– Мы не будем мешать вам ехать через наш лес. Гелионта, нас ждут! Надо торопиться.

Она поднялась с некоторой неохотой. Я тоже поднялся, еще раньше вскочил и поклонился красивой женщине Сигизмунд. Скула в самом деле покраснела и припухла.

Трава блестела, на каждом стебельке крупные блестящие бусинки, но копыта безжалостно рушили всю красоту. Солнце еще не вылезло из-за края, но в небе расплавленным золотом уже горели облака, меня качало в седле, я привык спать подольше, а летом ночи чересчур короткие..

Сигизмунд мчался рядом, свежий, как английский огурчик, что-то щебетал, его длани без устали поднимались, указывая на дивный мир, что сотворил Господь, конт возносил хвалу Его трудам, восхищался, восторгался, ахал, едва ли не пел осанну...

...а потом как-то вдруг внезапно умолк, заткнулся, помрачнел. От этой перемены я проснулся, нащупал молот и повертел головой, отыскивая угрозу. В сторонке от дороги медленно проплывала разрушенная церковь. От деревни, что окружала ее, остались только редкие груды камней, остальное сгорело, унесено ветром, дождями, весенними ручьями. Но остов церкви уцелел, только крест с крыши вывернут с корнем, окна зияют черной пустотой, а под стенами еще блестят осколки цветного стекла...

В старые времена русские переселенцы в Сибирь или на Дальний Восток, прибыв на облюбованное место, первым делом рубили церквушку, сами ночуя на телегах и под телегами, а затем уже строили дома себе. Здесь могло быть так же. Только если русские останавливались на церкви из дерева, то в этих краях после того, как село окрепло и разрослось, изрядно подгнившее дерево однажды заменили массивными каменными глыбами. Это был немалый труд, ведь сами крестьяне по-прежнему жили в деревянных домах, но церковь отгрохали громадную, всю из камня, на что потребовался труд не одной сотни лет, ибо камень добывали где-то далеко, каменоломен не видать, а тяжелые глыбы волокли издалека по одной, в свободное, как говорится, время. А в остальное – пахали, сеяли, убирали Урожай, молотили, зерно ссыпали в закрома, кормили и выпасали скот.

Но за две-три сотни лет уложили массивный фундамент, иная крепость позавидовала бы, поставили огромные украшенные резьбой ворота, лучшие столяры тщательно и любовно обработали старый выдержанный дуб, а то и вовсе мореный, для алтаря, церковной мебели, для добротных лавок со спинками – все на ока, массивно, увесисто.

А сейчас одна половинка ворот все еще висит на верхней петле, поскрипывает и покачивается под порывами ветра. Остатки другой лежат на земле, раздробленные, с погнутыми металлическими полосами, потускневшими медными бляшками.

– Богохульники, – вскричал Сигизмунд, не выдержав. – Сэр Ричард, как Господь допускает такое?

– Чтоб мы видели, – ответил я.

– А зачем?

– Чтоб делали выводы.

Я остановил коня, поколебался. Сигизмунд смотрел с беспокойством.

– Вы хотите заглянуть?

– Жди здесь, – сказал я. – Я на минутку. Он перехватил повод, под моими сапогами захрустели осколки пересохшей черепицы, стекла, остатков церковной утвари. В зияющий провал на месте ворот я вошел со странным чувством насмешки и гнева. Насмешка – понятно, я всегда насмехаюсь над церковью, что как жаба все еще пыжится, что-то изображает, но здесь все-таки больше, чем насмешка: кто-то перебрал с глумлением – порубленные скамьи, алтарь, мебель, нагажено, даже на крепком камне стен следы от тяжелых топоров...

Везде следы огня, но дуб оказался в самом деле мореный, такой невозможно поджечь, и сволочи в бессильной злобе рубили все, что могли, гадили и пакостили, тоже как могли и где могли. И все же большинство скамей осталось там, где строители и поставили, стены хоть изрублены топорами, однако выше человеческого роста и до самого свода уцелели картины с летающими толстыми бабами, могучим дядей, которого я назвал бы Зевсом или Юпитером, но никак не Саваофом, с толстыми младенцами... без луков, но с неизменными покрывалами, которыми раньше закрывали бесстыжих афродит и диан, а теперь покрывают целомудренную Матерь Божию.

Массивный шкаф весь в шрамах, но его рубили уже напоследок, излив злобу на скамьях, устав, и потому дверцы уцелели. Я поискал ручки, их срубили сразу, попытался поддеть ногтями, наконец сумел вставить в щель острие кинжала. Дверца открылась с жутковатым скрипом. Я покрылся сыпью, в испуге оглянулся. Показалось, что в провал на месте ворот кто-то заглянул и тут же скрылся.