Флейта и Ветер - Дмитрий Янковский

– Ты бабник. – усмехнулась девушка и пристально посмотрела Фели в глаза.

В голове возникло ощущение, будто кто-то копается в мозгах закопченной кочергой. Затошнило, но Инна сдержалась.

– Нда… – незнакомка встала и подошла ближе. – В ней что-то есть. Не пойму что именно, но что-то особенное. Твоя Фелина точно не Вульгарис. Поехали, девочка. Пойдем, пойдем. Фели!

Инна не собиралась никуда идти, но ноги подняли и понесли сами, будто кто-то чужой сидел в голове и дергал за ниточки.

А через месяц осень окончательно вступила в права…

Фели стояла в малом кабинете Его Превосходительства и, словно школьница на экзамене, с невероятным стеснением выговаривала слова очень странной Присяги:

"Я, гражданка России, вступая в ряды сотрудников Института Прикладной Экзофизики, торжественно клянусь быть хитрым, осторожным, умным и предприимчивым агентом, строго хранить государственную тайну, соблюдать законодательство Российской Федерации в частях, не противоречащих уставу Института, беспрекословно выполнять устав Института и приказы штабного и непосредственного начальства.

Я всегда готова по приказу Института выступить против любого врага российского народа, явного и неявного, видимого и невидимого, материального и нематериального, и, как агент Института, я клянусь защищать российский народ мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови, самой жизни и души для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту присягу, то пусть меня постигнет суровая кара Института, всеобщая ненависть и презрение моих товарищей."

В этот день Лесик подарил ей очень старое зеркальце с литой бронзовой ручкой, почти не годное – серебристый слой под стеклом сильно облез.

– Ну… – за напускным равнодушием тона было трудно понять, что он чувствует. – Это, типа, на счастье. Купил у сумасшедшей старухи на блошином рынке.

– Спасибо. – здорово удивилась Фели, но подарок взяла.

– Это не просто так. – все же пояснил Лесик. – В него можно увидеть почти все, что берет стандартный эфирный детектор. Кроме обычного фона. Ну, начиная со структур класса «Би». Я хотел переслать его в Москву на экспертизу, но Иван Сергеевич сказал, что ни к чему… Ну, простая игрушка. Мощность слишком мала. Видать сделал какой-то доморощенный умелец из обычного зеркальца, да еще по инструкции какого-нибудь древнего алхимика. Похоже он ничего не слышал ни об анизотропии пространства, ни об СВЧ-подсветке. Я забрал, а то лежало бы на складе тысячу лет. Тебе пригодится.

– Зачем? – еще большее удивилась девушка. – Если в него почти ничего не видать?

– Чтоб не забывала, в каком мире живешь. Теперь тебе это постоянно придется помнить.

А через пару дней началась обычная работа. Ячейка Ивана Сергеевича состояла тогда из трех человек – сам Его Превосходительство, Ирина и Лесик. Фели стала четвертой. Только позже к ним присоединился Денис. В принципе он как раз и был ее первым заданием…

Все три самоубийства, которые Его Превосходительство поручил тогда расследовать Фели, имели едва заметную точку соприкосновения. Все три жертвы были художниками. Очень разными – от преуспевающего владельца собственной галереи, до полунищего рисовальщика. Таких самоубийств десятки, но Его Превосходительство не даром имел славу замечательного оперативника – у него был, нюх, интуиция. Он умел нутром чувствовать Прорыв и поднаторел в этом деле настолько, что выявлял его по мельчайшим, непонятным для остальных деталям.

Фели пробовала учиться, пытаться понять, что же именно навело его на мысль о попытке Прорыва, но не могла. Точнее у нее возникло ощущение, что Его Превосходительство просто перестраховывается, выискивая признаки Прорыва в каждом странном случае на подответственной территории. И может быть он был прав. Даже скорее всего был прав, поскольку перестраховка была его прямой и важнейшей обязанностью. Долгом.

К тому же он редко, очень редко ошибался. Хотя иногда начинал дело лишь по одному, очень косвенному признаку, например из-за избытка адреналина, обнаруженного при вскрытии. Но даже по таким мелочам, которым и естественных объяснений масса, он выявлял и уничтожал силами ячейки от двух до пяти живых десантников за полгода. Это в среднем. Но по ячейке ходили легенды про то, как Ирина за один день уничтожила полтора десятка этих тварей, в упор расстреляв их из пулемета.

Поскольку в деле художников столкновений с живыми десантниками не предполагалось, Иван Сергеевич решил поручить это расследование именно Фели. По его мнению именно девушка могла справиться наилучшим образом с установлением возможных причин этих трех смертей, а Ирина в то время была слишком уж занята – вела дело о сумасшедшем водителе.

Фели ей завидовала – водитель по результатам психотестирования оказался вовсе не сумасшедшим, но даже под глубоким гипнозом выдавал одну и ту же версию случившегося. Уставший, сонный, замученный, он был уверен, что находится в жутко засекреченном отделе ФСБ, замаскированном под авторемонтную мастерскую. И с монотонной уверенностью писал одно объяснение за другим. Смысл каждого был удивительно однообразен и заключался в том, что он, Бондарев Александр Семенович, подвержен нападениям Сатаны и пытался уничтожить врага рода человеческого путем наезда собственным автомобилем.

Наезд не удался – вместо Сатаны был уничтожен киоск «Союзпечати», повреждено три автомобиля и разбита огромная магазинная витрина на Невском. Но конечной целью героического выезда Александра Бондарева оказалась не она, а психушка, в которую пришлось отправиться после двух ночей, поведенных в милиции. Только оттуда, причем с невероятным трудом, Его Превосходительство смог вытащить совершенно обалдевшее, грязное и избитое орудие борьбы со Злом.

И вот, пока это самое орудие выдавало «словесный портрет Искусителя», Фели вынуждена была ехать на Васильевский остров и, словно воровка, тайком проникать в то, что нищий художник называл когда-то своим жильем. На самом деле это был кое-как оборудованный для жизни чердак без каких-либо удобств, но с явными признаками художественной мастерской.

Работа предполагалась рутинная и Фели утешало лишь то, что ей, как любому агенту Института, был положен на задание настоящий пистолет Макарова. Сейчас он висел в поясной кобуре под полой старенького пальто, придавая непривычную значимость происходящему.

На чердаке было много картин, столько она еще никогда не видела. Старые, уже высохшие картины были вполне нормальными, изображали мосты, город и виды залива, но новые холсты, пахнущие свежей масляной краской, создавали ощущение быстро накатывающегося безумия. Серые тени на почти таких же серых стенах, ветви деревьев, сплетенные в жутком экстазе, капающая через закрытую дверь кровь. Одно и то же лицо в отражении стекол. Фели не могла его не узнать – бледное сухое лицо профессора Штамма похотливо пялилось на нее с полотен, так же как тем прошедшим летом в лаборатории. Наконец-то она поняла кто следил за ней из отражений в зеркалах и темных окнах. Одна из картинок особенно уливила Фели – вокруг головы Штамма художник изобразил бледную медузу. Вернее даже голова являлась как-бы телом медузы, а двеннадцать длинных щупальцев вытянулись вокруг нее. А вот и трамвай без номера, совершенно черного цвета, нарисованный так, будто вот-вот задавит смотрящего. Но не трамвай поразил Фели, а мечущиеся вокруг духи. Тонкие, скользкие духи Васильевского острова – точно такие же, как в окулярах эфирного детектора. Фели и в голову бы не пришло, что кто-то мог видеть их без специального оборудования. Она беспокойно оглянулась. Рядом с картиной нависло зеркало в деревянной раме, тщательно замотанное серым холстом.